Рукавицы мои были ежовыми лишь для поразившего ее душу зла. Так чуяло мое сердце здоровую духовную изнанку наших сексуальных сомнительностей.

А что касается их несколько эпатирующих форм, то мы же не плясали голыми в общественном сознании. Мы делали все консентно, в пристойном уединении и в личное время, как два совершеннолетних цисгендерных индивидуума, и никаких жалоб от граждан на наши действия не поступало. Были только завистливые сливы в сеть. Думаю, читательница, ты многое видела сама – но расскажу о том, чего не заметит никакая камера.

Ее психическое состояние в те дни начало вызывать тревогу. В ярости она становилась чудовищно сильной, как это бывает с помешанными, и могла перебороть даже меня. История с трансгендерной отменой пробудила в ней какой-то глубинный конфликт, внутренний надлом, природу которого я не понимал до конца.

Однажды она погрузила меня в полудрему, накормив смесью виагры и снотворного – и сняла точную гипсовую копию моего прибора. Наверно, думал я сквозь сон, хочет заказать каучукового дружка для тех дней, когда меня не будет рядом – значит, уже предчувствует разлуку. Любви дают три года, но иногда она выходит по УДО...

А потом произошло роковое свидание, после которого мы расстались. До сих пор больно вспоминать эту ночь – оттого больно, что к горечи утраты примешивается память о небывалом, запретном наслаждении. Расскажу об этом, не утаивая ничего, в том числе самых спорных деталей.

Наша любовная игра заключалась в том, что мы как бы воскрешали и заново разыгрывали в спальне нашу литературную полемику, трансмутируя всю бездонность наших разногласий в мучительный и горький эрос. Это почти привело нас к катарсису. Почти – но на самой его грани судьба распорядилась иначе.

В последний день все было как обычно. Мы вспоминали наши споры, чтобы сжечь их в пламени страсти.

В одной из своих статей она обвинила меня в том, что в моих романах «везде одно и то же». Никогда не мог понять смысла этой инвективы – имеются в виду буквы? Слова? Знаки препинания? Или так метит само себя кривое недоразвитое сознание, превращающее любой мой шедевр в свой тухлый ментальный форшмак?

Мы стали интенсивно прорабатывать эту тему на моем подмосковном ранчо.

Я прибил двадцать пять книг к стенам в полуметре от пола, натер их луком, колбасой или чесноком, и заставил ее изображать собаку. Водя Ры на поводке, я принуждал ее нюхать книги.

– Одно и то же, сука? А? Вот так одно и то же? И вот так? А? А так? А вот? А вот? А так? А? Вот так? В Бобруйск захотела, сука? Мы вас всех в Бобруйск отправим. Малой скоростью в сумках и пакетах. А так, а? А вот? А вот?

Термин «сука» в данном случае был не оскорбительным обращением к женщине, как ложно утверждают некоторые предклимактериальные блогерки (универсальный эпитет, кстати – подходит телкам независимо от возраста), а фетиш-словом, вполне уместным во время BDSM-сессии. Если вы видели запись, Ры не возражает – нюхает книги, скулит, кивает головой и даже рассуждает, какие из книг лучше, а какие хуже.

Замечу, что никогда не понимал самой возможности такого сравнения – книги же не средство для очистки полов (если не брать гендерно-аффирмативную литературу, специалистки по которой обычно и выносят подобные вердикты). Поразительная наглость требуется для таких заявлений. Но что взять с банкротов и банкроток духа, продающих на ютубе последнее едало?

Впрочем, в описываемом случае Ры, вероятно, вошла в роль и говорила про запахи. Я стегаю ее плеткой совсем не сильно, только для проформы – а она отчетливо отвечает:

– Oui, mon chien Andalou... [12]

Испуг, заметный в этой записи, естествен для садомазохистических практик и является их важным игровым аспектом – таким же, как черная кожаная упряжь с кольцами или кляп.

Когда все книги обнюханы, мы прокачиваем еще одну тему.

– Что это значит – «ранний Шарабан-Мухлюев», «поздний Шарабан-Мухлюев»? Не сметь больше так говорить.

– А как можно? – покорно спрашивает она.

– Запоминай. Если я звоню в четыре утра сказать, что ты слизь мохнатая – это я ранний. А если звоню в полночь пьяный и объясняю то же самое, но развернуто и подробно – это я поздний. Других смыслов не энтертейнить. Поняла?

Здесь, однако, определенного ответа добиться я не смог.

Затем мы возвращаемся в спальню. Дальнейшую запись пока не выложили, поэтому расскажу сам.

Doggy – очень гармоничная поза, если женщина позволяет себе на время забыть про культурные отложения последних двух веков. Ей достаточно вернуться к своему биологическому естеству – принять, так сказать, себя изначальную. Но это простейшее и естественное внутреннее действие в наше время осложнено множеством ментальных стоп-кранов, установленных тоталитарной и репрессивной левой культурой.