— Совсем большая стала! — воскликнул я, отстраняясь, чтобы невольно не увлечься. — Красавица!

— Ну уж прям, — она неожиданно зарделась.

«Как маков цвет», вспомнил я старое выражение.

— Правда, правда. И духи классные. Французские?

— Американские, — она улыбнулась и тряхнула головой, от чего в её рыжих волосах заплясали солнечные искры. — Маме ухажёр подарил. Называются «Шарли».

— Даже не слышал о таких.

— Коллекция этого года.

— Ого, мы уже разбираемся в коллекциях американских духов?

— Женщина должна разбираться в подобных вещах, — заявила она пафосно и тут же не выдержала, расхохоталась. — Да ни фига я не разбираюсь. Ухажёр этот мамин упоминал, я услышала. Он моряк, духи в «Берёзке» купил, на сертификаты [1]… Да фиг с ними, с духами. Ты где был, вообще, куда пропал, почему не звонил?

Она не торопилась. Поэтому мы пошли вместе в магазин за хлебом, а потом в кафе-мороженное неподалёку.

Я взял две вазочки пломбира с клубничным сиропом, два кофе, отнёс за столик.

— Ну, рассказывай.

— Так не честно, это ты рассказывай!

— Тебе длинно или коротко?

— Так, чтобы успеть, — мудро не по годам заметила она. — Ты же наверняка спешишь?

— Часа полтора у меня есть, — сказал я, глянув на часы.

— За полтора часа успеть можно много, — улыбнулась она.

Эй, сказал мой внутренний голос, спокойно, парень, тормози. Во-первых, у тебя Кристина. А во-вторых, ей только пятнадцать. Как и тебе, к слову. Хотя по паспорту тебе семнадцать, а в этом году будет восемнадцать. Можно жениться.

— Тебе шестнадцать будет в марте следующего года, я правильно помню?

— Ага, шестого. Почему спрашиваешь?

Точно, у них с моей сеструхой Ленкой дни рождения рядышком.

— Да так. Раздумываю, что тебе подарить на совершеннолетие.

— Совершеннолетие у нас в восемнадцать, — возразила она.

— Знаю, знаю, но в шестнадцать человек получает паспорт, а значит, становится практически полноправным гражданином.

— Может жениться и выходить замуж, — сказала она. — В особых случаях, конечно. Но ты куда-то в сторону ушёл.

— Я?!

— Конечно, ты, не я же. Рассказывай, давай, а то мороженное остынет.

Я засмеялся, показав, что оценил шутку и принялся рассказывать. О попытке госпереворота, о гравигенераторах и сврехпроводимости, о поездке на Кубу и Фиделе Кастро.

— Что, прямо вот так самим Фиделем в волейбол играл? — её глаза расширились.

— Ну да. Он очень хорошо играет, кстати.

— Но не лучше тебя, — усмехнулась она.

— Не лучше. На свете вообще мало людей, которые умеют что-то лучше меня.

— Хвастунишка!

— Есть такой грех, — признался я. — Но, тем не менее, это так.

— И писать стихи? — лукаво осведомилась она, облизывая ложку.

— Уела, — сказал я. — Стихи сочинять не умею. Как и музыку. Кстати, о стихах. Есть что-нибудь новенькое?

— Тебе и правда интересно?

— Конечно!

Она на секунду задумалась и продекламировала:

— Не будите меня, уходите.

Слишком рано ещё, слишком рано.

Этих снов выцветающий ситец

Расползается в пальцах туманом,

И по лопнувшим швам, как по краю

Влажной крыши, хрустя черепицей,

Я теку, утекаю, стекаю

И взлетаю бессмысленной птицей,

Птицей-крошкой с оранжевым писком,

В чёрных капельках глаз — только блики.

Не будите, мне падать не близко —

В эту странную пропасть на стыке

Сна и яви, сплетённых в косицу,

Перехваченных дымчатым бантом.

Там пушистые тени-ресницы

Заметают дорогу обратно…

Я проснусь и увижу спросонья,

Как, теряя последние силы,

Птичка-сон выпадает росою

на излёте беспомощнокрылом [2].

— Хорошо, — сказал я. — Ты молодец. Это настоящая поэзия.

— Спасибо. Ну, давай, рассказывай дальше.

Она хорошо умела слушать. Внимательно, чуть наклонив голову, не забывая при этом есть мороженое, но как-то совершенно незаметно и аккуратно.

— Так ты и правда инопланетянин? — спросила она, когда я закончил.

— В какой-то мере, — сказал я. — Но силгурды — такие же люди, как и мы, я говорил. А я так и вовсе телом землянин. Меня Серёжа Ермолов зовут, не забыла?