Мы поднялись по широкой лестнице на второй этаж, где в той же мере по стенам, потолку, словом, повсюду была разлита идеальная ничем не запятнанная серость и белизна. Казалось, что всё здесь должно было быть лишено своего истинного смысла и облика: эта дорогая мебель, известные картины, люстры и бра, узорчатые балясины в балюстраде балкона, вычурная лепнина, глядящая на тебя из углов, в наш кричащий пошлостью и безвкусицей век должны были быть яркими пятнами и обращать на себя внимание всякого, должны быть громким свидетельством растущего благосостояния своего владельца. Однако ничего этого нет. Вся роскошь, окружавшая меня, была скрыта строгостью серого, зеленовато-морского и глубоко синего. Всматриваясь в эту безукоризненную чистоту, я чувствовал головокружение, иной раз у меня захватывало дух, а мысли мои зачастую уносились прочь, отчего Родерик, как впоследствии оказалось, звали слугу, несколько раз окликал меня, когда я, застывший на месте, пялился на кусочек стены или всматривался в простые, но от того не менее чарующие изгибы узоров колонн и развешанных по стенам барельефов.

Мне никогда не доводилось находиться в таких удивительных местах. Даже убранство протестантской церкви Аквиннака, казавшееся мне дотоле завораживающим и поразительным своей простотой и изяществом прямых линий, которой я с детства восхищался, не шло ни в какое сравнение с увиденным мною в доме мистера Меннинга, который, я повторюсь, притягивал и пленил взор отнюдь не роскошью, а желанием скрыть и обезличить эту самую роскошь. Таким образом я, ещё не успев познакомиться с хозяином особняка, уже проникся к нему уважением и готов был стать ему другом и приятелем до конца своих дней.

Остановившись в конце коридора, Родерик открыл передо мною дверь:

– Это комната ожидания, – пояснил он, жестом предлагая мне первому проследовать в неё. – В другом её конце есть ещё одна дверь. Она ведёт в кабинет хозяина. Когда он будет готов вас принять, над дверью загорится Жёлтый знак. Только после этого вы можете войти.

– Жёлтый знак? – переспросил я, немного озадаченный формулировкой.

– Да, в нужное время вы без труда поймёте, что я имел в виду. А сейчас проследуйте в зал ожидания и присядьте. Расслабьтесь и поразмыслите. Перед встречей с мистером Меннингом это может пригодиться.

Немного поколебавшись, сам не знаю почему, под безучастным и безразличным, пустым взглядом Родерика я вошёл внутрь. Дверь за мной бесшумно закрылась.

Я оказался в длинной узкой комнате, похожей на пассажирский вагон паровоза, только лавки здесь стояли не поперёк, а вдоль обеих наиболее протяжённых стен. В остальном это была абсолютно пустая комната с двумя узкими неудобными белыми деревянными скамьями от начала и до конца, от одной двери до другой, которые, к слову, тоже были одинаковыми. Зал ожидания, рассчитанный на внушительную очередь из огромного количества персон, подумалось мне, однако кроме меня здесь никого не было. Разве что только эхо. А ещё мне подумалось, что здесь легко можно потерять ориентацию и перепутать дверь, ведущую в коридор, с дверью, за которой расположен кабинет Меннига. Лишь таинственный Жёлтый знак должен указать мне нужное направление.

Голые стены были выкрашены в белый до боли в глазах цвет. Однако самым необычным в этом месте помимо формы комнаты было то, что пол и потолок представляли собой огромные во всю ширину и длину помещения зеркала, в бесконечности своей отражавшие друг друга. Ступая по зеркалу, я медленно прошёл в центр комнаты. Никогда прежде мне не доводилось видеть ничего подобного: два не имеющих конца пути, один из которых уходил в небеса, а другой спускался в самые недра земли. Я глядел в бездонную даль под собой, потом поднимал глаза наверх, чтобы утонуть в таких же бескрайних глубинах, раскинувшихся над моей головой.

Наконец, насмотревшись и немного привыкнув к странному убранству зала, я опустился на скамью. Тишина. Пустые белые стены. Зеркальная иллюзия вертикального коридора, и настоящие разделённые несколькими десятками шагов вход и выход через две идентичные двери в противоположных концах зала. Бред, похожий на сон, который в данную минуту являлся частью моей реальности. Странное ощущение, прислушавшись к которому начинаешь невольно задумываться над тем, куда ты попал.

Неужели я действительно пришёл сюда по объявлению о работе? Помнится, первое, что сказал Джаггер о газете, в которой я узнал о существовании дома Меннинга, – «Приятель, её не существует!».

Я закрыл глаза и постарался более не думать об этом. Я вернулся мыслями к Грете и своему решению, обещающему перемены и новую жизнь. Интересно, когда я стал таким ограниченным, тем, кем являлся до последней встречи с Гретой? В какой период своей жизни я поставил себе границу, загнал себя в рамки и посадил себя на поводок точно дворнягу? В юности я был иным. Тогда мне казалось, что я полностью свободен, волен делать, что захочу. Мне было всё по плечу, я мог всё, на что бы ни решился. С чего я взял, что заработок в несколько десятков долларов в фирме отца, это то, что мне нужно? С чего я взял, что отдых для меня – недоступен, и я обязан работать из кожи вон? Почему я ограничил себя своим родным городом и решил, что никуда не могу уехать, потому что на это нет и не может быть времени? Почему я, послушав отца, отказался от приобретения автомобиля? Разве я доволен своей маленькой квартиркой? С какого момента своей жизни я смирился со всем этим, позволив кому-то или чему-то обрезать крылья за спиной, которые некогда взращивала во мне моя юная душа, и махнул рукой на свою жизнь? Разве не это ли предательство собственной мечты и себя самого? А главное – в угоду кому? По чьим лекалам текла река моей судьбы последние годы? Вчерашняя кошмарная ночь – это моя малодушная попытка найти компромисс, договориться, но с кем? Лень? Трусость? Желания отца? Кто управляет моей жизнью? Чья рука? С кем, чёрт возьми, я торгуюсь за свою жизнь?

С другой стороны, не будет ли эгоизмом желание жить лишь в своё удовольствие? Господи, как я устал от этих метаний…

Наконец, я увидел Жёлтый знак. Только он появился не над дверью, как говорил Родерик, а прямо на ней, или лучше сказать внутри её самой. Не знаю, сколько времени я молча просидел, погружённый в собственные думы, прежде чем на одном из входов-выходов начала медленно проступать полоса жёлтого цвета. Сначала тускло и еле заметно, потом всё явственнее и ярче. Казалось, что светилось само дверное полотно, как будто кто-то невидимый вычерчивал краской прямо на нём какой-то замысловатый узор. Через мгновение символ проступил целиком, ярко вспыхнул, приглушив белизну стен и блеск зеркал, и исчез.