На какое-то мгновение в Лене вспыхнула слабая надежда. Искрой на еле тлеющем кострище мечты танцевать. Что, если он прав, и если она сможет показать себя, Гзовская сможет вернуть ее на сцену? Хотя бы в этом жизнь станет прежней, почти такой, как была до войны.

А потом Лену обожгло как огнем при понимании предательской сути того, о чем она думает. Танцевать перед нацистами. Принять их. Стать одной из них. Разве это будет не предательство? Да, она сейчас сблизилась с одним из них, но стать наравне с ними…

— Все больше и больше русских отрекаются от коммунистов и переходят на нашу сторону, — тихо говорил Рихард бесстрастным тоном. Она видела, что ему нелегко говорить об этом, ему вовсе не нравилось это пренебрежение присягой. — Они понимают, что Россия станет лучшей страной без коммунистов. Тебе стоит почитать об этом, Лена, в газетах.

— Ты сам в это веришь, Рихард? Что Германия просто желает смены режима в моей стране? И что если они добьются этого, то немцы уйдут из России и оставят нас в покое?

Его взгляд немного померк, и дрогнули на мгновение уголки губ. Она не могла не отметить этой перемены. Лена подождала, что он скажет в ответ, но Рихард так ничего и не произнес.

— Я не предам своей родины, Рихард. Я всегда буду помнить, что я русская, и что я комсомолка. И никогда не отрекусь, как те люди, о которых ты говоришь, — прошептала Лена твердо.

— Я никогда не просил тебя делать этого, Ленхен, — проговорил Рихард в ответ. А потом вздохнул и, ласково погладив пальцами ее шею, сказал. — Хорошо, подумай вот еще о чем. Если война закончится перемирием с Советами, то и в этом случае будет не лишним быть в форме для тебя, разве не так? Театры отстроят заново, и тогда будут нужны артисты.

И те самые слова, что заставили ее передумать. Проникшие куда-то ей по кожу, зацепившие самое сердце.

— А еще — мне бы хотелось увидеть это. Как ты танцуешь. И даже если ты не будешь приходить сюда, когда я уеду…

Лена дернулась из-под его ладоней при этих словах, но он удержал ее силой. И продолжил смотреть ей в глаза пристально.

— … когда я уеду и буду далеко от тебя, я буду представлять тебя здесь, в этой зале, при лунном свете. Маленьким лебедем из балета Чайковского. Ты ведь танцевала его на сцене, верно?

— Нет, я танцевала не лебедя. На своем выпускном концерте я танцевала белое адажио. Одетта, — прошептала Лена, завороженная его взглядом.

— Тогда я буду представлять себе эту часть балета, — произнес Рихард и улыбнулся, когда она поддразнила его:

— И Пашу, моего партнера тоже?

— Нет, пожалуй, никого больше я представлять не хочу, — поддержал ее шутливое настроение Рихард, целуя ее и прерывая этот тихий смех. Разве она могла отказать ему тогда и не пообещать, что по крайней мере попробует. В конце концов, могло случиться так, что она не сможет встать на носки, что травма просто не позволит делать такие нагрузки, и тем более у нее нет туфель, чтобы заниматься.

И разве могла Лена отказать Рихарду после, когда они вдвоем убрали посуду из столовой, в просьбе остаться с ним и на эту ночь? Она и ждала, что он заговорит об этом, и боялась этого. Не станет ли он относится к ней иначе, чем прежде, сейчас, когда она так открылась ему, отдав самое ценное, что у нее было — свое девичество?

— Останься со мной, — попросил Рихард, когда они замерли вдвоем на втором этаже, не желая расходиться в разные стороны. — Останься. Я бы очень хотел провести эти часы с тобой. Когда дом затихает, и остаемся только мы с тобой. Пусть не все время до отъезда, но все-таки… Останься, моя лесная фея…

На этот раз все было по-другому. Словно прошлой ночью она изменилась. Превратилась из куколки в бабочку, если вспоминать слова Рихарда. Все было совсем иначе. Прикосновения и поцелуи. Близость, от которой сбивалось дыхание в груди. И незнакомые прежде ощущения в самом финале, которые заставили буквально вцепиться в его плечи, словно он был для нее якорем в этом бурлящем потоке чувств. «Вот такой и бывает любовь», — подумалось тогда Лене, а от вида безграничной нежности в глазах Рихарда отчего-то захотелось плакать.

Вот такая она — настоящая любовь. Заставляющая тебя делать то, что ты совсем не хочешь. Выкручивающая руки. Лишающая силы воли. Делающая такой слабой перед ним…

Вынуждающая помимо воли желать победы врагу… Потому что поражение в воздушной дуэли означало для нее такую потерю, при мысли от которой даже кровь стыла в жилах…

Все изменилось теперь. И даже вид Рихарда в ненавистной ей форме рано утром, когда они оба одновременно готовились к наступающему с серым хмурым рассветом дню, будто супруги, не приносил столько злости, как прежде. Это было удивительно, но ему невероятно шел этот серо-голубой китель. Странное сочетание мужской красоты и символов нацизма, под которыми по всему миру сеялось щедро зло и смерть.