Все было разрушено. Женщина, которую он любил, умерла. Он чувствовал себя преданным человеком, которому доверял безгранично. Не только когда мама поставила подпись на документе, подтверждающем ее согласие на проведение операции, но и потом, когда видела, как он отчаянно пытается собрать прошлое по крупинкам, и молчала. Каким же глупцом он был, когда верил, что она поможет Ленхен, приняв его выбор! А еще он чувствовал, как треснуло основание его веры в великое будущее своей страны и в справедливость войны, которая она вела, потому что увидел иную сторону, темную и страшную, бесчеловечность которой отказывался признать разум.

Эта последняя жизнь, которую он все еще мог спасти, да обещание развеять прах дяди Ханке — это все, что теперь держало его на земле. Больше не осталось ничего…

И снова сотни женских лиц. Остроскулые, измученные, со следами побоев и с пустыми взглядами, от которых вдоль позвоночника шел неприятный холодок. Рихарду было нужно делать вид, что он ищет, пытливо скользя взглядом по лицам, но он просто не мог. Они все были обречены умереть, теперь он это знал, первым же делом натыкаясь взглядом на виселицы, которые стояли в каждом лагере. От голода из-за скудности рациона, от холода в их тонких униформах, в которых они дрожали, стоя на пронизывающем осеннем ветру, от побоев охранниц, от болезней, которые легко распространялись здесь. Потому невольно создавалось ощущение, что он ходит между рядами живых мертвецов, которые все еще дышат, но все уже давно мертвы.

В этот раз выбор Рихарда был особенно сложен. Как можно было выбрать одного человека из сотен, зная о том, что ждет остальных? Его спутник в штатском назвал это шутливо «игрой в Бога», царапнув Рихарда кощунством слов и одновременно жестокой правотой этой шутки. В итоге он остановил свой выбор на девушке, которая показалась ему чем-то похожей на Ленхен — тот же рост, то же хрупкое телосложение и такие же большие голубые глаза. И в то же время она была совершенно непохожа на нее чертами лица и цветом волос.

Но не только сложностью выбора отличался визит в этот лагерь, филиал огромного Бухенвальда, на самой границе Тюрингии. Впервые за эти дни комендант лагеря вдруг стал задавать вопросы о законности процедуры. Рихард видел, что самому бы ему никогда не пришло в голову говорить подобное эсэсовцу в штатском, если бы его не подтолкнул к этому один из офицеров охраны. Они долго о чем-то спорили вполголоса после того, как Рихард выбрал эту заключенную, и даже его спутник обратил на это внимание.

— Вам недостаточно бумаг, которые я показал вам? — со злой усмешкой в голосе проговорил эсэсовец в ответ на вопросы коменданта. — Вы же читали бумаги. Вам следует просто отдать нам заключенную в полное распоряжение. А куда ее переводят и что с ней дальше будет — вас не должно касаться.

— Да, но по бумагам она остается все еще в лагере, разве не так? — обеспокоенно спросил комендант, явно жалея, что завел этот разговор. — Вы же не забираете ее документы. Только заключенную.

— Просто переместите ее карточку в группу уничтоженного материала, и ни у кого не возникнет никаких вопросов. Разве вам не приходил такой вариант в голову? — раздраженно сказал эсэсовец, разозленный тем, что ему задают такие глупые вопросы. — И мне не нравится, что решения самого рейхсфюрера ставятся под сомнения. Вы же видели, кем завизирован документ? Вам недостаточно этого? Быть может, вы устали от бесконечных трудов на благо рейха? Быть может, вы желаете послужить Германии на фронте? На Восточном определенно не помешал бы лишний солдат.

Уничтоженный материал. Рихарду пришлось стиснуть зубы, чтобы не выдать лицом свои эмоции сейчас. И сразу же вспомнились скупые строки в документах. Вот кем была Ленхен для его страны — уничтоженным материалом, который отработал свое.

— Этот толстый бюрократ еще доставит хлопот, — раздраженно барабанил по рулю эсэсовец на обратном пути. — Это ведь тоже не ваша русская, господин майор. Вы даже не особо старательно вглядывались, я наблюдал за вами. Зачем вы тогда забрали эту? Лишние траты, лишняя морока…

— Насчет трат, — прервал его Рихард, не желая слушать дальше его рассуждения. — Я не сумел собрать три тысячи в марках. Но не беспокойтесь — за ваши труды вы получите награду. Пейзаж, который сейчас в багажнике «Мерседеса», стоит в разы дороже.

— Но не сейчас, когда в Берлине полно подобных картинок, — поморщился его собеседник. — Со всей Европы и на любой вкус, и даже от художников-дегенератов [111] на черном рынке.

— И все же вы определенно выручите за нее три тысячи и больше, как я уверен, — твердо произнес Рихард. — Но, если не желаете, я могу выдать письменное поручительство, и через несколько дней мой поверенный найдет для вас деньги.

Как и предполагал Рихард, его спутник согласился взять картину, после того как сорвал с нее упаковочную бумагу и внимательно осмотрел ее. Он явно не разбирался в искусстве, но понимал, что Рихард не лжет ему.

— Надеюсь, вы не пожалеете, что потратили столько денег на свои новые игрушки, — иронично произнес на прощание эсэсовец, когда вернул после проверки картину обратно в багажник автомобиля. Они к этому моменту уже успели вернуться в Далем, где эсэсовец прощался с Рихардом. — Я заметил по вашему лицу, что вам изрядно надоело это приключение. И еще надеюсь, что ваша сентиментальность не заставила вас усомниться в верности политики рейха в отношении неграждан рейха.