Аборт! Ладони Лены тут же взметнулись к плоскому животу. Заледенело все внутри страшным воспоминанием о том, что случилось с ней и с ее ребенком.

Он тоже мертв. Как и Рихард.

— Прости, я не хотела напоминать тебе, — извинилась женщина, когда заметила, как Лена уткнулась лицом в подушку в попытке спрятать боль. Попыталась отвлечь ее разговором. — Меня зовут Кристль Гизбрехт, а моего мужа — Людвиг Гизбрехт. Я знаю твое имя, видела документы. Лучше не трать силы, поешь. Поляк принес молока, я сварила тебе кашу. Людо говорит, что тебе нужно хорошо питаться, чтобы восстановиться после того ужасного кровотечения.

Лена говорить не хотела. Как и есть. Происходящее до сих пор казалось каким-то нереальным. Этот каменный подвал, в котором она лежала на высоком матрасе среди полок со стеклянными банками, груд картонных коробок и прочего хлама. Тупая боль во всем теле, внутри которого еще заживали раны, нанесенные скальпелем немецкого доктора. Рыжеволосая пожилая немка, хлопочущая над ней. Хмурый пожилой немец, осматривающий ее каждое утро и вечер. Войтек, пришедший спустя пару дней навестить ее.

— Фрау Гизбрехт сказала, что ты ничего не ешь, — попенял он, устраиваясь на полу возле матраса Лены. — Если не будешь есть, как ты наберешься сил? Ты должна быть сильной, Лена. Такой как раньше.

Тогда Войтек и рассказал, что несмотря на то, что покинул окрестности усадьбы Розенбург, все это время старался знать о том, что происходит в замке. Он опасался, что связной все же заговорит под пытками гестапо о том, что ему приносила записки русская служанка из замка. Или немцы все же возьмутся за прислугу после его побега, справедливо решив, что он не действовал в одиночку.

— У меня не осталось никаких связей в городе и окрестностях, к сожалению, и потому вести доходили со временем. И о том, что тебя арестовали, я тоже не сразу узнал.

Войтек старался смотреть куда угодно, но только не на Лену. Она догадывалась о причине подобного поведения. Если Гизбрехты знали о том, что она перенесла аборт, то поляк тоже должен быть в курсе. Но она ошибалась. Причиной его нежелания смотреть ей в глаза оказалось чувство вины, как Лена прочитала в его взгляде, едва Войтек все же осмелился взглянуть на нее.

— Я не смог ничего сделать раньше, понимаешь? Если бы я мог…

— Как… тебе удалось… это? — с трудом произнесла Лена пересохшими губами. — Это же невозможно…

— Я не один здесь, в Германии, — признался Войтек после минутного колебания. — Пусть нас мало, и мы разрознены, но здесь есть наши люди, люди «Армии Крайовой», поляки. Кто-то бежал из нацистского плена и сейчас живет в Германии под другими документами. Кто-то по-прежнему работает на немцев, собирая данные. Все до одного хотят помочь в победе над нацистами, и все мы делаем одно дело, — произнес Войтек, сверкнув глазами. — Нам помогает Англия. Ты же помнишь, Польша и Англия — союзники против рейха. Я заявил всем, что ты — человек моей группы, несмотря на то что ты из Советов. И был уверен, что ты арестована из-за меня, что немцы все узнали о явке на Вальдштрассе. Я не мог не вытащить тебя. У нас, у людей из «Армии Крайовой», есть форма и поддельные солдатские книжки. У нас есть оружие. А еще у нас было достаточно денег, чтобы подкупить охрану и узнать, когда и куда тебя будут переводить и где будет остановка в пути. У меня были на руках документы для тебя. Мы все продумали. И как видишь — сделали и успешно.

— Это был… большой риск, — прошептала Лена, сжимая его руку слабо.

— Ты же знаешь, я пойду на любой риск ради тебя, — прошептал Войтек в ответ, и она поспешила закрыть глаза, чтобы скрыть за ресницами свое смущение и неприятие той горячности, с которой он произнес это. Он же решил, что она устала, и хотел уйти, но Лена задержала его. Ей было важно узнать все, особенно о той еврейке, которую перевозили вместе с ней. При вопросе о той несчастной настала очередь Войтека опустить взгляд, и Лена все поняла без слов. Демон войны, разбуженный нацистами, сожрал очередную жертву.

— Немцев было совсем мало в машине. Они не ждали засады здесь, на своей земле, и мы быстро управились с ними, — рассказал Войтек. — Наверное, ее задело случайной пулей. Она была уже мертва, когда мы залезли в грузовик. Я тогда подумал, что и ты… что и тебя мы тоже убили нечаянно во время перестрелки… ты была вся в крови.

Войтек замолчал на мгновение, словно от этого воспоминания о моменте нападения на грузовик у него перехватило дыхание. И Лена понимала, что он заново переживает тот момент, когда нашел ее окровавленную и без сознания на дне кузова рядом с трупами солдат и немецкой еврейки, так мечтавшей попасть в Англию, чтобы спрятаться от нацистов. Чтобы отвлечься, он скупыми обрывистыми фразами продолжил свой рассказ. Состояние Лены разрушило планы группы. Ведь предполагалось, что девушка уйдет вместе со всеми, а выходило, что ее пришлось уносить, и это сильно замедляло группу. Им пришлось разделиться. Войтек понимал, что не имеет права больше рисковать людьми. Он и Штефан Вачовски, еще один член подпольной группы и офицер «Армии Крайовой», организации польского сопротивления немцам, созданной правительством Польши в эмиграции, остались вместе с Леной, принимая риск. Остальные же ушли вперед, чтобы снова раствориться среди гражданского населения.

Путь от места нападения на машину, перевозившую заключенных в подлагерь «Бухенвальда» на границе Тюрингии, до небольшого города в Саксонии, Носсена, где была одна из перевалочных квартир группы, обычно занял бы около полудня. Но в этот раз он был особенно сложен. Приходилось двигаться в темное время суток, держась подальше от дорог. Лена бредила из-за жара и была неспокойна первую ночь. Порой она переходила с немецкого на русский язык, и полякам пришлось завязать ей рот, чтобы она не выдала их своими горячечными разговорами. Зато вторую ночь она была «тиха, как мышь», и только тогда стало понятно, что она умирает.