— Какое тебе дело до этого? — била ледяным тоном в ответ баронесса, уже справившись с эмоциями. — Или он снова понадобился тебе в твоих опасных играх с рейхом? Хватит! Оставь его в покое, русская дрянь! Неужели тебе мало того, что ты чуть не убила его, что разрушила напрочь его жизнь?!

— Не думаю, — отбила эти слова Лена, загоняя в самый дальний угол души сомнение, посеянное вдруг баронессой. — Я видела вас обоих на фотографиях в газете на гитлеровском приеме. И видела его на обложке журнала. Он по-прежнему «Сокол Гитлера» и любимец вашего рейха.

— Ты видела лишь то, что тебе показали! Красивый фасад и только. Он пока нужен рейху. И жив ровно до тех пор, когда не закончится это самое «пока». Потому что когда-то имел неосторожность впустить тебя в свою жизнь!

Лена не хотела верить этому. Все еще цеплялась за то, что видела на фотографиях. За то, что хотела верить сама — что Рихард жив и в полной безопасности, что ему ничего не угрожает, как намекает баронесса сейчас. Но Лена видела по глазам своей собеседницы, что та не лгала ни в одном слове, когда продолжила все так же холодно и зло:

— Неужели ты думала, что твои игры, в которых ты сделала Рихарда источником информации, обойдутся без последствий для него? Уверена, что нет. Для тебя существует только лишь твой Сталин. Что тебе до жизни Рихарда, правда? Какой-то немец и только. Он стал для тебя отработанным материалом, так вы называете это? Ты без жалости сломала его и выбросила за ненадобностью.

Слова ударили в незащищенное место, отозвавшись болью внутри. Пальцы дрогнули на ручках коляски. Как и ресницы Лены. И эти мимолетные знаки не ускользнули от цепкого взгляда баронессы, которая как клинком пронзала сейчас склонившуюся к ней чуть ли не лицом к лицу девушку.

— Ты приехала не только к своей русской подруге, — чуть удивленно произнесла баронесса. Ее широкие из-за морфия зрачки стали еще больше при понимании чего-то, что она разглядела в Лене. — Ты приехала сюда к нему… И это не муки совести привели тебя сюда. Если ты действительно не знала, через какой ад провела Рихарда, до сих пор оставив на одном из его кругов.

Лена хотела отстраниться от нее сейчас, но баронесса вдруг обхватила своими тонкими пальцами ее запястья, чуть царапнув нежную кожу одним из перстней, и не позволила ей этого сделать. Стала бить жестко, попадая сразу же каждым словом в слабину. Вскрывая едва затянувшиеся шрамы.

— Тогда послушай! Рихард выжил лишь чудом, после того как его сбили британцы по твоей вине. Он несколько дней провел в открытом море с тяжелыми ранениями. Его кожа сгорела как от огня под солнцем Средиземноморья. Он рисковал быть парализованным, мой мальчик, но сумел оправиться от ран и вернуться в строй. А потом в Дрездене обнаружили группу шпионов, среди бумаг которой при обыске нашли карту из Розенбурга с пометками Рихарда. Его арестовали и поместили в форт Цинна, страшную военную тюрьму, где на протяжении двух месяцев избивали и унижали, вынуждая дать признание в измене. Мне предложили отречься от него как от врага рейха. Но материнская преданность совсем иное, чем преданность любимой женщины, согласна, русская? Я отдала почти все, что у нас осталось в активах, я буквально вымаливала его жизнь у высокопоставленных знакомых. Я просила о помощи всех, кого могла, и даже тех, кого раньше ненавидела. Суд признал его частично виновным, но приговорил к смерти. Он мог быть казнен, русская. Его расстреляли бы во дворе форта Цинна из-за тебя, а ты бы никогда не вспомнила о нем. Потому что тогда не было бы никакого приема и никакой журнальной обложки. Тебе больно, русская? Я вижу по твоим глазам, что тебе больно. И знаешь, я даже рада, что снова вижу тебя сейчас. Потому что мне приносит наслаждение, что я вижу твою боль! Я понимаю, что мне этого не хватало! И я как рада увидеть…

Лена вырвала из хватки слабых пальцев свои запястья, прерывая этот злобный монолог. Отошла несколько шагов, опуская взгляд к Артигу, который вдруг снова закрутился вокруг ее ног, словно приглашая к игре. Ей не хотелось показывать свои чувства баронессе, во все глаза жадно наблюдающей за ней сейчас и подмечающей каждый вздох и каждое дрожание ресниц или пальцев. Упиваясь, словно вурдалак ее болью. Чтобы скрыть эту дрожь, Лена запустила руку в шерсть Артига, невольно радуясь его поддержке сейчас.

— Рихард жив? — осмелилась задать вопрос сдавленным из-за невыплаканных слез голосом.

— Пока жив. На Рождество он навестил меня здесь, в Розенбурге, на пару часов, — ответила еле слышно мать Рихарда, словно речь лишила ее последних сил. — Наверное, это Ханке защищает моего мальчика на небесах, раз Ритц сумел дожить до этого дня каким-то чудом. Никогда не думала, что буду торопить Советы и союзников взять Германию… Проклятье!

Они обе молчали, слушая тишину зимнего парка. Даже Артиг вдруг притих и замер на месте, тревожно вглядываясь то в хозяйку замка, то в Лену, словно чувствуя напряжение между ними.

— Ты любишь его? — спросила вдруг баронесса глухо, кутаясь зябко в одеяло. — Так, как писала в своих письмах к нему? Я прочитала вашу переписку когда-то. Каждое письмо. Каждое слово. Если ты действительно любишь его, дай ему шанс покинуть этот ад и наконец-то быть счастливым. Вы как день и ночь, русская, а они никогда не будут вместе. Они могут лишь мельком встретиться на рассвете или закате, но это всего лишь мгновения. Красивые, но безнадежно короткие.

— Война скоро закончится. Осталось всего несколько месяцев, и рейх падет, — заявила Лена смело, вздернув подбородок выше.