Шрифт:
— Это все-таки фронт, да? Тебя отправляют на фронт? — спросила она прямо.
— Медицинский батальон, передовая, — явно нехотя ответил Людо. — Восточный фронт, Лена. Там сейчас гораздо сложнее, чем на Западном. Я не знал, как сказать тебе об этом. Ты и так смотришь на меня так, словно я… а я не… я просто…
Он произнес эти слова, то и дело запинаясь, с такой горечью, что Лена вдруг не сдержалась. Потянулась к нему и обняла. Крепко-крепко. От Людо пахло табаком и чем-то терпким, как когда-то пахло от папы — запах, который она запомнила с детства и сейчас вдруг вспомнила неожиданно. Наверное, поэтому она вдруг расплакалась беззвучно, роняя слезы в сукно мундира, а потом еще горше — когда Людо обнял ее в ответ. За время, что они провели под одной крышей, Лена привязалась к нему, несмотря на отчуждение, которое было между ними долгое время, и понимать, что он уходит на фронт и может никогда не вернуться, было невыносимо.
— Будет-будет, — погладил ее через некоторое время по голове Людо. — Не нужно меня раньше времени оплакивать. Знаешь, поговорку? Старых ворон трудно поймать [154] .
Он отстранил ее от себя и вытер пальцем слезы с ее щек. Его собственные слезы спрятались в глубоких морщинках, откуда блеснули в утреннем свете.
— Ты знаешь, что? Разыщи своего летчика, Лене, — вдруг сказал Людо мягко. — Ты должна найти его. Именно сейчас, когда все покатилось к концу. Больше такой возможности не будет. Я знаю, ты боишься, что это может навредить всем нам. Но все-таки сделай это! Я думаю, у тебя получится все аккуратно, чтобы не выдать себя. А летчик твой вряд ли тебя сдаст гестапо. Я думаю, он хороший человек. Иначе бы ты никогда не смогла полюбить его так сильно.
154
Аналог русской поговорки: стреляного воробья на мякине не проведешь.
— Он обещал сделать это когда-то, когда вернется… Выдать меня…
— Ну, злость всегда говорит обидные слова. Судя по тому, что мне рассказала Кристль, он вряд ли это сделает. Да-да, ты уж прости ее, но у нас давно нет никаких секретов друг от друга. За годы мы стали одним целым, и что делает или знает один, то непременно знает другой.
У Лены даже дыхание перехватило, когда она вспомнила о том, как они вместе с Кристль помогали военнопленным из лагеря при шахте. И Людо кивнул медленно, словно прочитал в ее взгляде мелькнувшую догадку, а потом покачал головой, когда она снова заплакала, не сдержав эмоции.
— Вот видишь, лучше бы не знала ничего и дальше. Не думай об этом. Тем более, вон как сложилось в итоге. Все без толку, — он помолчал немного, а потом сжал ее руки чуть сильнее в волнении, а взгляд стал жестким. — Запомни все, что скажу сейчас, Лене. И сделай это. Если у Эдны случится срыв — а он случится и скоро, судя по тому, что я видел в ней в последний свой визит — ты должна быть сильной. И должна сделать так, чтобы сохранить остальные жизни — твою, Лотты, Кристль и мальчика Мардерблатов. Внизу, в подвале, в железном ящике есть средство — цианид…
— Я не смогу…
— Ты сможешь! Иначе погибнут все. И не забывайте давать Эдне снотворное почаще. Пусть лучше спит, как та принцесса из сказки. И еще кое-что. Если сюда придут русские, если будет так, как писали в «Фолькишер»… [155]
— Это все ложь! — не могла не возразить Лена, пораженная этими обвинениями, которые просто взорвали немецкое общество в последние дни.
— Солдаты никогда не знают жалости, Лена. А большевикам есть за что предъявить немцам счет, судя по всему, — прервал ее Людо решительно. — Я уже сказал об этом Кристль. Говорю и тебе. Будьте сильными и смелыми. Будьте решительными. Пусть хотя бы Лотта не узнает этого ужаса. И если не будет другого выхода, примите яд. Лучше умереть самой, чем быть истерзанной и умереть в муках. Я хочу верить, что все будет иначе, как и ты. Но я видел, какими чудовищами делает людей война. А сейчас война особенно жестока и безжалостна. Сейчас она пожирает всех без разбору. Ты и сама это знаешь. Не хочу больше об этом. Смотрю — запугал тебя только и огорчил еще больше. Давай просто посидим и помолчим сейчас. Смотри, какой рассвет красивый розовеет… Будет солнечно сегодня. Ты не замерзла? Руки холодные совсем…
155
Речь идет о статье «Ярость советских бестий» от 27 октября 1944 г. в газете «Фолькишер Беобахтер», в которой рассказывалось об убийстве немецких мирных жителей солдатами Красной армии 21 октября 1944 г. в Неммерсдорфе (ныне Маяковское, Калининградская область). Согласно этой публикации 62 немки были изнасилованы, некоторые многократно, а потом жестоко убиты. Это убийство широко использовалось германской пропагандой для мобилизации немецкого народа на «борьбу против большевизма». В газетах, радиопередачах, в кинотеатрах, освещались и демонстрировались материалы, посвященные данным событиям, с подробными описаниями убийств и фотографиями трупов, что панически воздействовало на население. В настоящее время считается, что изнасилований, возможно, не было, а убийства были использованы нацистской прессой, чтобы возбудить у людей страх перед советскими войсками. Хельмут Хоффманн, служивший в то время фельдфебелем в 413-м моторизованном батальоне и одним из первых прибывший на место происшествия, считает, что немецкая пропаганда действительно преувеличивала: «Писали, что женщин прибили на кресты — это огромная ерунда. Ни одна женщина не была изнасилована. Как они лежали, когда были сняты камерой, — это было сделано после. Платья были задраны вверх или вниз». Хоффманн также заявил, что некоторые жертвы, возможно, были убиты с большого расстояния. С момента, когда в село вошли немецкие войска, до появления прессы прошло несколько дней — достаточно времени, чтобы жестокую действительность сделать еще более жестокой.
Людо был прав. День обещался быть солнечным, и немец уходил из дома под первые его лучи, обрамлявшие его удаляющуюся по улице фигуру каким-то особенным мягким светом. Он долго прощался с Кристль, не в силах отстраниться от ее крепкого объятия и расстаться. С Лоттой и позднее Леной же все было гораздо быстрее. Короткое, но сильное объятие, отчего у девушки снова навернулись слезы на глаза, и обрывистые знакомые резкие фразы-просьбы, в ответ на которые она твердо прошептала в его ухо: «Обещаю!» А потом добавила к этому отчаянно, ощущая уже пустоту потери внутри почему-то:
— Обещай, что тебя не убьют!
— Не убьют, — улыбнулся Людо, отстраняя ее от себя и с нежностью заправляя игриво закрученный локон ей за ухо. Но глаза сказали иное, выдавая, что он так и не пообещал вернуться.
Извещение о гибели Людо пришло в дом на Егерштрассе спустя месяц, когда Фрайталь готовился к Рождеству, украшая дома ветками остролиста и небольшими елями, которые женщины сами рубили в лесу и привозили на тачках в дом. Лена и Кристль тоже решили устроить праздник для Лотты, и направились все втроем выбирать елку, которую планировали украсить бумажными гирляндами, парой красных яблок, которые Лена чудом раздобыла на рынке, и редкими стеклянными игрушками, оставшимися от прошлой жизни.
Почтальонша — пожилая фрау Гердт, принявшая эту должность Имперской почты вместе с велосипедом от Людо — ждала их у дома, нервно сжимая официальную бумагу с печатью рейха. Если бы не она, Лене ни за что было не справиться тогда, ведь Кристль, увидев извещение, лишилась чувств и упала прямо на камни мостовой под крики и громкий плач Лотты, впервые за месяцы подавшей голос. Вдвоем с фрау Гердт Лена отнесла Кристль в дом и уложила на диван, а потом умоляла в тишине, сама не понимая кого, чтобы та открыла глаза и пришла в себя. Извещение лежало на столе страшным напоминанием о потере, которая снова произошла в этом доме.