От противоречивости этих чувств Лене стало не по себе, и она выдохнула с облегчением, когда немец решил все-таки уходить, хотя признался ей зачем-то, что идти ему некуда уже и незачем. Наверное, пытался ее разжалобить этими словами, потому что следом признался, что голоден и попросил еды. Нет, делиться с ним продовольствием, которое и так тяжело доставалось сейчас Лене, у девушки не было ни малейшего желания.

Уже уходя, немец снова оглядел кухню, словно надеясь найти свидетельство того, что Лена обманула его, сказав, что еды в доме почти нет, и делиться нечем. Именно тогда его взгляд упал на фотографии в рамках, которые женщины разместили на полках буфета рядом с повседневной фаянсовой посудой.

— Вы были знакомы с господином майором? — показал удивленно он на серебряную рамку с фотокарточкой улыбающегося Рихарда, и сердце Лены замедлило ход.

— Я служил механиком в эскадрилье. Работал с его машиной, — ответил немец на Ленин встречный короткий вопрос: «А вы?», прозвучавший вместо ответа. — Все это было напрасно… все эти смерти. Русские все-таки вошли в Берлин, слышали, фройлян? Совсем скоро они будут в каждом городе Германии, и тогда мы позавидуем тем, кто погиб до того, как эти варвары захватили нашу страну! Одна надежда на то, что союзники…

— Вы знаете, где сейчас майор фон Ренбек? — прервала его резко и взволнованно Лена, стараясь не думать о прошедшем времени в ответе дезертира и подавляя в себе вспыхнувшую пламенем ярость при пренебрежительном упоминании советских войск.

— Это была эскадрилья смертников, фройлян. Поэтому об этом сейчас может знать только Бог, — издевательски бросил в ответ немец, словно почувствовав ее неприязнь к себе или отыгрываясь зло за отказ помочь ему. — Полагаю, что господин майор либо на небесах, либо в плену русских варваров. Последний вылет эскадрильи был как раз к их позициям на Одере.

«Адресат выбыл». Именно эта строчка все крутилась и крутилась в голове Лены после ухода немца, пока со службы не вернулась Кристль, и память временно не затуманили домашние хлопоты. Рассказывать о неожиданном визитере девушка не стала — знала, что немка не одобрит того, что Лена впустила в дом совершенно незнакомого человека, подвергая себя опасности. Несмотря на его слова, что Рихард мог погибнуть, она старательно гнала от себя эти мысли. Нет, не сейчас, не в конце войны, когда советские войска уже штурмовали Берлин, а в окрестностях Дрездена разливалась грозой канонада орудий. Не сейчас, когда вот-вот все должно было закончиться. Когда все так менялось.

Но вечером, когда тщательно завесили окна, чтобы скрыть любой отблеск огня в доме, и когда в темную кухню прокралась тишина, неся на своих крыльях бессонницу и вместе с ней дурные мысли, не дающие покоя, Лена снова и снова повторяла про себя слова нежданного визитера.

Она столько потеряла за годы этой проклятой войны. Мама, Люша, Лея и Яков. В неизвестность канули тетя Оля с супругом, Коля, Соболевы и Котя. Растворилась в дымке настоящего Катя, пережившая с ней столько всего с того дня, когда их угнали из Минска. Австрия уже была почти полностью освобождена от нацистов, повезло ли Кате обнять наконец-то наших солдат?.. О, пусть повезет им всем, тем, кто еще окружен дымкой неизвестности! Пусть только им повезет!..

— Ты веришь сейчас в удачу, Кристль? — спросила Лена шепотом, надеясь, что не только ей не спится сейчас. Долгое время немка молчала. Только легкое дыхание раздавалось в тишине кухни да трещали, догорая доски в печи, которые Лена потихоньку отрывала от стены бывшего сарая. Ни дров, ни других запасов, ни кур, живущих в пристройке к сараю, там уже давно не было. Часть птиц у них украли, другую часть они решили превратить в мясо, отдав при этом больше половины старику-соседу Майеру из дома на противоположной стороне за то, что тот зарубил птиц. Ведь ни Кристль, ни Лена не смогли убить их самостоятельно, как ни приноравливались. Правда, Лена с трудом и после долгих колебаний сумела-таки отрубить голову одной, на чем и закончила это действо. Алая кровь, брызнувшая на руки и на передник, живо напомнила ей разбитый череп шупо в лесу около Розенбурга, и это едва не свалило ее в истерику.

Неженка! Ты убила человека, а голову курице отрубить не можешь…

Нет, поправила она себя тогда. Я убила не человека. Я убила тогда чудовище…

Это было еще в начале января, когда стало нечем кормить несчастных птиц, а припасы обитателей дома на Егерштрассе стремительно начали таять. Но снова почему-то вдруг вспомнилось как отголосок другой памяти. Той, что принадлежала совсем другой — угнанной советской девушке, от которой уже почти ничего не осталось сейчас, кроме воспоминаний. Но эти отголоски прошлого так редко приходили, что Лене уже начинало казаться, что это была не ее жизнь. Чужая.

— Верю, — вдруг произнесла Кристль громко спустя время, и Лена, погруженная в свои мысли, даже вздрогнула от неожиданности. — Потому что мы все должны верить. Не в удачу, нет. И не в мечту. Мы должны верить в Бога и Его волю. Но сейчас это так сложно, и меня пугает, что иногда я думаю, что это совсем бессмысленно — верить. А потом я вспоминаю о нашей Лотте. О том, как она хрипло крикнула — словно квакнула хрипло — «Мама!». И мне хочется верить, что все еще будет хорошо. У тебя все еще будет…