Той же ночью Пауль плакал еле слышно, спрятав лицо в постели. Лена угадала это по еле вздрагивающим плечам, когда в очередной приступ бессонницы, прислушиваясь к звукам военной ночи, чтобы угадать близость фронта, а потом и вовсе расслышала еле уловимый редкий звук его плача. И устыдилась своих сегодняшних мыслей на его счет и прежнего страха его вида. Стало стыдно настолько, что сама не смогла сдержать слез, вспоминая, как обращались с военнопленными нацисты в Минске. И те самые очки, которые когда-то так старательно искала студенту Саше Комарову из Москвы, который не пережил нацистского лагеря.

— Говорят, что этот проклятый вампир Гитлер мертв. Русские взяли Берлин, а союзники так и стоят на западном берегу Эльбы, — рассказывала немка последние слухи, которые слышала в церкви. Отслужив последнюю службу под звуки отдаленной канонады, пастор простился со своими редкими прихожанами, оставшимися во Фрайтале в то майское утро, и попросил больше не выходить из домов ради их безопасности. Городок тут же обезлюдел. Затворились наглухо ставни, заперлись подвалы и погреба на замки, а вот входные двери оставили открытыми по совету пастора. Русских запертые двери все равно не остановят, но вдруг эти варвары разозлятся и решат снести дома ударами из своих пушек и танков? А так пусть грабят, что хотят, лишь бы не добрались до подвалов…

Гитлер мертв. Берлин взят.

Вспышка ослепительной радости Лены нахлынула вместе со слезами облегчения, что годы войны наконец-то закончились, а нацисты получили по заслугам, как и должно быть в этом мире. Зло было покарано, а добро восторжествовало на его обломках.

Все было кончено. И было уже не так страшно встречать неизвестное будущее, которое представлялось таким неясным сейчас.

Веймар был взят американцами, как ходили слухи. Значит, замок остался там, на другой стороне, у союзников. А сама она, скорее всего, будет на стороне советских войск, которые подходили с каждым днем все ближе к Дрездену. Где сейчас Рихард? На какой стороне? В плену у советских войск, как и предположил механик-дезертир? Или ему посчастливилось в очередной раз выжить и вернуться в Розенбург? О, пусть это будет так! Пусть он встретит конец войны живым!

Лена была рада, когда на следующее утро Кристль осталась в подвале, а не поднялась наверх, как обычно. Фронт придвинулся совсем близко к Дрездену, и безопаснее было прятаться внизу, как заявил Пауль. По крайней мере, было больше шансов выжить во время уличных боев, если они случатся на Егерштрассе.

— Нам повезло, наш дом не в центре городка. Есть шанс, что все закончится прежде, чем дойдет до окраины, — сказал Пауль, пытаясь успокоить встревоженную мать.

— Помоги нам Господь, — ответила на это Кристль, крестясь, и делала это всякий раз, как где-то что-то грохало угрожающе близко.

Они почти не говорили в подвале в тот последний день, когда линия фронта подкатывалась все ближе и ближе. То ли от волнения, то ли от страха на Лену волнами накатывалось странное состояние. Кружилась голова, билось сердце с утроенной силой в груди, изредка подкатывала тошнота к горлу, хотя она не ела с прошлого дня. Поэтому она просто лежала с закрытыми глазами на импровизированной постели и старалась ни о чем не думать. Только изредка проверяла пистолет под матрасом, который достала из тайника еще в первые же дни вынужденного пребывания в подвале. Ощущение оружия под рукой почему-то придавало уверенности сейчас, когда то и дело откуда-то доносились раскаты очередей.

— Что с тобой? — внезапно обратился к Лене Пауль. Он оставил свое привычное место у противоположной стены и присел на корточках возле постели девушки. Она тут же чуть отстранилась от него.

— У тебя явно жар, Лена, — нахмурился Пауль, когда проверил биение пульса на запястье и коснулся лба девушки. — Что еще ты чувствуешь?

Он вдруг задрал еще выше рукав вязаной кофты, обнажая ее руку до локтя. Лена тут же запаниковала от этого резкого жеста, отпрянула от него резко, вскрикнув от неожиданности.

— У тебя сыпь…

— Это всего лишь укусы. Кто-то искусал несколько дней назад, а я расчесала, — признаваться в этом было неловко. Лена тогда решила, что у нее появились вши, настолько был сильный зуд на шее у линии волос и на руках. Но потом подумала, что скорее всего это были клопы из старого матраса, на котором ей приходилось сейчас спать в подвале, и перестала думать об укусах.

— Когда? Когда ты сжигала мою одежду? Тогда тебя искусали? Отвечай, Лена! Ну же! — повысил голос Пауль, чем еще больше напугал Лену и свою мать, поднявшуюся на ноги. Заметив, что Кристль направляется к ним, он тут же выставил руку, останавливая ее. — Стой, где стоишь! Не подходи к нам!

— Что происходит, Пауль? — встревожилась тут же Кристль, но подчинилась приказу сына и замерла на месте. Лена посмотрела в глаза Пауля и каким-то шестым чувством угадала нехорошее, прежде чем он произнес еле слышно:

— Пожалуйста, держись подальше, мама. Похоже, я принес с собой смерть. Боюсь, что у Лены тиф…

— …Засыпай, мое дитя, спи сладко, овечки по небу гуляют… звездочки-овечки…

Ей было снова пять с половиной лет. У нее очень болело горло из-за кашля, разрывающего грудь при каждом приступе. Жар пожирал тело, делал его таким слабым, что даже открыть глаза казалось неимоверно сложным из-за тяжести ресниц. Поэтому нежный мамин голос был ориентиром в окружающей ее темноте. Ласковые мамины руки гладили по лицу, шее и груди, принося облегчение.