Почему она ничего не сказала Паулю, как обычно пришедшему ее проводить после работы, Лена не знала. Все ее мысли и чувства сплелись в один странный клубок внутри нее, заполонив все остальное, кроме тех минут, когда она видела Котю. Она даже толком не слушала Пауля, рассказывавшего о своем рабочем дне в госпитале, куда он наконец-то устроился по протекции товарищей по партии, и была рассеянна за ужином, вкус которого даже не ощущала. Потому даже не сразу услышала стук во входную дверь, от которого тревожно переглянулись мать и сын Гизбрехты. Такой стук, особенно во время комендантского часа, не сулил ничего хорошего, и они оба заметно побледнели.

— Я открою, — несмело произнес Пауль, одергивая нервно полы вязаного жилета.

«Безгойрода все узнал и пришел меня арестовать». Это было первой мыслью Лены, когда она услышала ломанную немецкую речь, обращенную к Паулю, и свое имя. А потом узнала обладателя этого голоса, и страх рассеялся, оставив легкое волнение и трепет перед встречей, которую не нужно будет уже ждать две ночи и день.

Он прошел в дом, внеся с собой непривычный запах папирос, шерсти военной формы и воска сапог. Занял место Пауля за столом, напротив Лены, отодвинув от себя резко тарелку с незаконченным ужином. И смотрел при этом только на Лену. Через стол. Глаза в глаза.

— Ну, здравствуй, Прима, — произнес он хрипло и зло, и ее сердце оборвалось при виде того, что она прочитала в его глазах. — Или, может, Балерина?..

Сначала Лена не поняла, почему Костя назвал ее так странно, изменив привычное памяти прозвище. Не сразу вспомнила, как злорадно хвалился когда-то в Розенбурге Ротбауэр тем, как отравил ее прошлое своей ложью. Во рту тут же стало невыносимо горько, а в груди все сжалось от боли.

«Вы слышали, это Балерина сдала группу… Она ведь жила с немцем. И не просто жила, а сожительствовала. Шлялась с немцами по ресторанам и театрам, это все знают, видели-видели. Наши думали, что она собирает информацию, а она старалась только ради новых хозяев. Говорят, она сейчас в Берлине. Живет и в ус не дует… Немецкая подстилка!»

При воспоминании о том визите Ротбауэра и о том, что за ним последовало, в животе противно заныло от ощущения пустоты, которая теперь стала вечным ее спутником. Дернулся уголок рта от захлестнувших чувств, и глаза Кости еще больше потемнели, когда он заметил это.

— Скажи своим немцам, чтобы ушли вон. Неважно куда, лишь бы их не было в доме сейчас. Не хочу лишних ушей, — сказал он резко и добавил уже на ломанном немецком, обращаясь с приказом к Гизбрехтам. — Уходить! Вон! Сейчас!

— Я не уйду! — также резко бросила Кристль в ответ, выпрямляя спину гордо и смело, хотя по бледности ее лица можно было без особого труда понять, как ей страшно. — Мне не нравится этот русский. Я знаю, зачем они так нагло приходят в порядочные дома, где живут немки. Я не уйду! Если у него поднимется рука на старую женщину ради его похоти, пусть будет так. Можешь так и перевести ему, Лена!

— Мама, ты сошла с ума! — бросил ей со своего места от двери Пауль. Костя же, разгадав ее сопротивление, полез в кобуру, достал пистолет и положил его на стол немой угрозой. Пауль едва ли не затрясся, когда увидел оружие. — Мама, прошу тебя! Мы должны делать то, что он говорит! Мы должны уйти!

— Уходи сам, если ты так желаешь! Я не брошу Лену одну! — откликнулась на это его мать, и Лена поняла, что должна вмешаться.

— Куда они пойдут? Сейчас комендантский час, их арестуют за его нарушение, — обратилась Лена к Соболеву, заступаясь за Гизбрехтов, и ему явно не понравилось это, судя по выражению лица.

— Мне плевать, если говорить откровенно. Но если тебя это так заботит, патруля нет на улице сейчас рядом. Немцы могут пройти к соседям незамеченными.

Убедить встревоженную Кристль уйти из дома составило Лене немало труда, но все-таки удалось. Та сдалась только, когда девушка поклялась ей, что хорошо знает этого русского офицера по довоенной жизни, и что он ни за что не причинит ей вреда. Впрочем, в последнем Лена не была так уверена, ощущая на себе тяжелый взгляд Кости, который она безуспешно пыталась разгадать все это время. Совсем не так она представляла их встречу в Розенбурге когда-то бессонными ночами в первые месяцы плена.

Он должен был быть бесстрашным воином, спасающим ее из плена как принцессу. И как в любых сказках, непременно обязан быть счастливый конец. И он действительно был бесстрашным воином, заслужившим награды, которые она видела сейчас на его форме. Только вот она уже не была той девушкой из сказки. Невинная Одетта для него исчезла, превратившись в Одиллию с черной как смоль душой.

Поэтому Лена совсем не понимала, как ей следует вести себя сейчас с этим незнакомым знакомцем, сидящим напротив нее за столом. Ей до дрожи в пальцах хотелось коснуться его и убедиться, что это не очередной сон, это действительно Котя, пусть и такой отстранено-злой. Но она не смела даже шевельнуться сейчас под его пристальным взглядом. Да и разговор не задался с самого начала, едва за Гизбрехтами закрылась дверь дома.