Тем, кто пытается объяснить исход войны чем-то, кроме собственно военных факторов, разумеется, очень удобно видеть между пропагандистскими технологиями воюющих сторон некие глубинные различия. Однако при внимательном рассмотрении эта теория не выдерживает критики. Как заметил Жорж Вайль, “каждая из воюющих стран убеждала себя, что ее правительство пренебрегает пропагандой, в то время как враг… успешно ее использует”{1145}. На деле пресса не была полностью поставлена под контроль и приведена к единомыслию ни в одной из стран. Инструменты для осуществления цензуры и управления медиа каждый раз приходилось изобретать на ходу — и эффективностью они не отличались. Пропаганда по большей части была направлена на нейтральные страны, а не на внутреннее общественное мнение. Когда попытки влиять на “внутренний фронт” все-таки предпринимались, задачи в основном были негативными: подавлять инакомыслие. Главной положительной задачей было увеличить продажи облигаций военного займа, а также (в самой Великобритании и во всей империи) привлечь новых новобранцев. В течение большей части войны к солдатам пропаганда практически не обращалась, хотя исход войны определяли именно они.

Стоит обратить внимание на то, насколько разнообразны были мнения европейской прессы перед началом Первой мировой. 30 июня 1914 года Neue Freie Presse, оплот венских либералов, объявила, что, несмотря на убийство в Сараево, “главной политической целью монархии” остается “почетный мир без проявления слабости, защищающий [наши] интересы”. 2 июля газета также добавила, что “в наши дни невозможно воевать из мести”{1146}. Две недели спустя она продолжала сохранять спокойствие. “Человека… который отдаст приказ… поджечь весь мир ради Великой Сербии, нет и не будет”, — писала она 16 июля, подтверждая “мирный настрой монархии”. Даже когда она перешла к более воинственному тону в адрес Сербии, она по-прежнему утверждала, что “локальные конфликты не должны перерастать в мировые войны” (18 июля){1147}. Венгерская Pester Lloyd высказывалась весь июль столь же сдержанно{1148}.

В Германии либеральная Berliner Tageblatt странным образом считала “великосербский вопрос” одним из “наиболее опасных и пугающих вопросов, затрагивающих всех нас”. Тем не менее 30 июля она все еще уверяла, что “германцы — абсолютно мирный народ”, а после официального объявления о мобилизации в России ограничилась призывом “обеспечить безопасность границ”{1149}. Западногерманская Frankfurter Zeitung тоже не стремилась к войне{1150}. Не выглядела воинственной и католическая пресса: хотя Kolnische Zeitung после начала войны ударилась в “ура-патриотизм”, однако Germania еще 30 июля доказывала, что германский народ “больше всего хочет мира”{1151}. Консервативная (и традиционно ориентировавшаяся на мнение правительства) Norddeutsche Allgemeine Zeitung последовательно призывала ограничить расползание австрийско-сербского конфликта{1152} и даже возразила Berliner Tageblatt, пессимистически заявившей 1 августа, что война неизбежна{1153}. Разумеется, эту разноголосицу можно считать результатом коварных планов германского правительства, стремившегося замаскировать свою воинственность миролюбивыми статьями. Однако подобные представления выглядят анахроничными. Намного вероятнее, что правительство было слишком занято дипломатическими и военными вопросами и просто не давало прессе руководящих указаний{1154}.

В Англии вся пресса — за единственным исключением — сперва относилась к войне без интереса или с неприязнью. “Угрозы того, что союзы и договоренности втянут [Британию] в конфликт [между Австрией и Сербией], не существует”, — с уверенностью заявила Manchester Guardian в июле 1914 года{1155}. 1 августа ее редактор Ч. П. Скотт заметил, что вмешательство “нарушило бы десятки данных нашему народу обещаний — обещаний стремиться к миру, защищать бедных, беречь ресурсы страны и добиваться мирного прогресса”{1156}. Когда началась война, газета возмутилась: “По некоему тайному договору Англию за ее спиной формально обязали участвовать в пагубном безумии и вступить в кровавую войну между двумя милитаристскими альянсами”. Даже в статье, призывавшей “выступить единым фронтом”, Guardian мрачно предупреждала: “Это будет война, на которой нам придется рисковать всем, чем мы гордимся, и которая не может принести нам никакой выгоды… Нас еще ждут сожаления”{1157}.

Daily News была категорически против того, чтобы “жертвовать жизнями англичан… ради гегемонии России в славянском мире”. 1 августа она опубликовала статью А. Дж. Гардинера под заголовком: “Почему мы не должны воевать”. “Где в мире наши интересы сталкиваются с интересами Германии? — вопрошал Гардинер и сам же отвечал: — Нигде… Если мы сотрем Германию в пыль и сделаем Россию диктатором Европы и Азии, это станет величайшей катастрофой в истории западной культуры и цивилизации”{1158}. 3 августа газета заявила, что в Англии “нет партии войны”, потому что “ужасы войны уже завладели воображением общества”{1159}. Хотя в итоге News признала, что Англии необходимо выиграть войну, в которую она вступила, еще 4 августа газета продолжала сетовать об “ужасном конфликте” и “ошибочном внешнеполитическом курсе” Грея{1160}. Когда владелец популярного воскресного издания News of the World сэр Джордж Ридделл заявил Ллойд Джорджу, что “мысль о вступлении правительства в войну вызывает у него отвращение”{1161}, он выражал позицию большинства либеральных журналистов.

Либеральная пресса в провинции тоже относилась к происходящему без восторга. Yorkshire Evening News подчеркнула 29 июля, что “в интересах Великобритании держаться подальше от этой свары”. Northern Daily Mail зашла еще дальше, заявив 28 июля, что Англия “может и должна сохранять нейтралитет в течение всей войны”{1162}. “Случилось худшее, — провозгласил Carlisle Journal 4 августа. — Без всякого сомнения, большинство англичан относятся к перспективе оказаться втянутыми в эту войну с чувством удивления и ужаса”{1163}. Такие газеты, как Lancaster Guardian и Barrow News, убедились, что война необходима, чтобы “спасти маленькие, но отважные независимые государства от германского аппетита”, лишь 8 августа{1164}.

Лишь одна крупная газета во всей Европе последовательно призывала к войне между великими державами, и это была Times. Она предсказала европейскую войну еще 22 июля и уже через пять дней призвала Великобританию принять в ней участие, а потом повторила эти призывы в передовых статьях от 29 июля и от 31 июля{1165}. Мы уже видели, как Нортклифф и его редактор международного отдела Стид противостояли попыткам Ротшильдов смягчить курс газеты. В свете этого слова лорда Фицмориса, видного либерала и бывшего министра, написавшего 31 июля, что газеты Нортклиффа “ведут кампанию по втягиванию страны в войну”{1166}, кажутся не лишенными смысла. Недаром лондонский корреспондент Figaro вопрошал в момент разочарования в британском правительстве: “Разве не могут лорд Нортклифф и Mail хоть что-нибудь сделать?”{1167}

Впрочем, даже сам Нортклифф не очень понимал, какой он видит роль Англии в будущей войне. В июле он далеко не сразу оценил значимость Балканского кризиса{1168}. Когда война началась, его газеты не пытались преуменьшать ее пагубность. Даже Times писала 3 августа, что Европу ждет “самая ужасная война… со времен падения Римской империи”. “Страшно подумать… сколько человеческих жизней будет стоить это столкновение и сколько копившихся поколениями богатств оно уничтожит”, — подчеркивала она{1169}. 5 августа Нортклифф, к удивлению своих сотрудников, яростно выступил против отправки на континент БЭС. “Что это за новости о Британских экспедиционных силах для Франции?” — допытывался он у редактора Mail Томаса Марло: