– Они вернулись, все вместе, – шмыгнула носом Юджиния, понурившись. Совсем как ребёнок, а не взрослая уже почти девица. Впрочем, ребёнком она и была. Если маленькая девочка усердно учится или много трудится, взрослей это её не делает, как не сделало проницательной взрослой женщиной Конни Гибсон. А дети… дети беззащитны перед злом. – У Кеннета голова кружилась, его нёс Джул. А потом… потом он заснул. Чарли сказал, что на Гарден-стрит была девочка, что она им улыбнулась и кинула яблоко. Кеннет… Кеннет поймал яблоко, он же повыше, и руки у него больше, и… – бормотание у Юджи стало совсем неразборчивым, и я погладила её по голове, успокаивая.

– А что с тем яблоком? – спросила я, уже положив пальцы на ручку двери, за которой слышались голоса… и тут дверь распахнулась.

– Ничего, – произнёс Клэр устало. В скромном уличном костюме скучного тёмно-серого цвета, он выглядел более бледным и худым, чем обычно; уголки губ у него опустились, а между бровей залегла складка, заставляя выглядеть старше. – Никакого яблока не было. Я смотрел за ними почти всё время и заметил бы, если б Кен что-то съел. Да и доктор Хэмптон говорит, что на отравление не похоже… Это всего лишь сон. Очень глубокий сон.

В глубине комнаты стояла кровать; рядом с ней сидел на стуле доктор Хэмптон и как раз проверял у мальчика пульс. Окна были закрыты, нет, закупорены даже, и воздух казался спёртым, а свет – электрическая лампа – точно мерцал.

Кеннет Андервуд-Черри лежал на кровати, белый, как полотно; рыжеватые его волосы сейчас напоминали тёмную медь, тусклый металл, а губы были бескровными.

Вокруг него дрожала… пожалуй, темнота? Да. Темнота.

Наверное, это было дурно и грубо, но выслушивать Клэра я не стала – оттолкнула его с дороги и прошла в комнату.

Кажется, сказала: «Присматривайте за Юджинией».

Кажется, попросила: «Откройте окно, душно».

Не знаю; возможно, просто подумала.

…а потом я присела на постель Кеннета, взяла его за руку – и провалилась в сон, как в чёрную бездну.

Ни движения, ни смысла, ни мысли – только темнота.

Густая и вязкая, как смола; пачкающая, как чернила.

Меня словно бы не существует вовсе. Ни осознания себя, ни воспоминаний, ни желаний…

Я плыву, медленно растворяясь в темноте.

Пожалуй, это даже хорошо…

«Нет. Плохо».

Мысль возникает внезапно; она саднит, тревожит – и словно не принадлежит мне. Голос похож, но не мой; интонации тоже.

Из темноты начинает проступать силуэт, профиль. Его окружает сияние, но дробное, точно тусклый диск – солнечный ли, лунный ли – разбит на осколки.

– Как же больно чувствовать себя беспомощной! – звучит тот же голос, но яснее, ближе. Теперь уже не перепутать его с собственными мыслями. – Как больно опаздывать… Но ещё больнее уйти и не сказать слов, которые должны быть сказаны. Не дожить!

Говорит Эвани Тайлер – сейчас я понимаю это совершенно отчётливо, но вижу лишь тусклый абрис. Воспоминания расцветают внутри меня, как огненные цветы, как пожар – неудержимая и яростная стихия.

Эвани здесь; мне хочется поговорить с ней о многом, но получается только вымолвить:

– Прости… Я не успела, я…

– Это я поспешила, – говорит она и будто бы улыбается. – Как ты только что. Но сейчас хотя бы можно ещё всё исправить.

Она поднимает руку, для того, кажется, чтобы дотянуться, обнять… но в следующую минуту отталкивает меня, резко и сильно, не оставляя места для сомнений и колебаний.

В этот момент я вижу её очень чётко.

Эвани плачет.

Плачет – но и улыбается в то же время.

А я проваливаюсь сквозь темноту, вспоминая и осознавая всё больше, пока не понимаю, что нужно сделать. Крепко зажмуриваюсь; мысленно нащупываю путь, вернее, представляю цель – найти Кеннета, пока не поздно… А когда открываю глаза снова, то уже никуда не падаю.

Тьма чуть рассеялась. Теперь это просто зыбкая летняя ночь, словно бы где-то за городом. Горизонт не то ещё не погас до конца, не то начал уже разгораться, и позади меня – бесконечное море серебристой травы, чуть колеблющейся на ветру, над головой – звёздное небо, а впереди – тёмный лес.

Там, в лесу, на седых мхах под деревьями лежат крошки, леденцы и бусины. Они мягко сияют, точно источая лунный свет – длинная-длинная цепочка огоньков, уходящая глубоко в чащу.

Я точно знаю, что это ловушка; но Кеннет где-то там, а значит, нужно идти.

Неудобные юбки превращаются в охотничий костюм, как на картине в зелёной гостиной; туфли на каблуках – в мягкие сапоги. На поясе у меня сумка, а в сумке – отцовский револьвер.

Не настоящий, разумеется.

Но так спокойнее.