Хороший вопрос. Большая ошибка.

Мама звонила раз в месяц, будто вела статистику — с какой частотой Ника оказывается в больнице? Как она себя чувствует — лучше, хуже, так же? Будто ставила галочку в перечне дел, переводила на карточку денег и прощалась еще недели на три. Но теперь, после того как Нику чуть не сбил поезд, все поменялось.

Нику нашли ночью у ж/д станции. Она была в одной пижаме и повторяла, что на рельсах лежит мертвая девушка, которая сияет. Девушки никакой не обнаружили, сиял над рельсами фонарь, а Нику госпитализировали. И за нее решили взяться — по крайней мере, сделать вид.

— Отлично выглядишь. — Ника обнимает маму. Ей тоже неловко — смыкать руки вокруг маминого тела, сокрытого мягким свободным джемпером, и чувствовать под ним узкую спину и по-птичьему тонкие ребра, которые, кажется, легко сломать, если обнять чуть крепче. Мамины темные волосы завиты и пахнут лаком. Сама мама пахнет стиральным порошком, каким-то экзотическим цветком и беспокойством. Она обнимает Нику в ответ и бормочет что-то про то, что Ника, должно быть, замерзла, ей нужно горячего чаю, раздевайтесь же скорее, такой мороз, такая лютая зима в этом году, и у Ники вдруг больно сворачивается внутри, ей хочется уйти, закрыться, спрятаться.

Ее муж, Китаев, пахнет сигаретами, кожаным салоном дорогого авто, лекарственной травой. Он плотный, как двухсотлетний дуб, и обнимать его не страшно, скорее невозможно — руки у Ники слишком коротки. Когда он улыбается, в его рту поблескивает золотой зуб. Китаев шутит, что зуб поможет опознать его тело, если когда-нибудь потребуется. Еще он говорит, что он предприниматель — обычно так называют тех, кто получает деньги некрасиво по разным на то причинам. Китаев же просто не распространяется о крупной сети алтайских продуктовых магазинов, которой он владеет с девяностых. На него работают все бывшие менты, именно он сводит нужных людей с другими нужными людьми.

Ника разувается, снимает верхнюю одежду. Поправляя перчатки, идет на мамин зов. Из прихожей выходит в зал с двумя диванами и несколькими креслами, в центре комнаты ковер, журнальные столики на львиных лапах, старомодный бар, гардины прикрывают большие окна в пол. За залом столовая — с обеденным столом, таким длинным, как будто здесь заседает областная дума. С размахом, как в девяностые. За столовой кухня — не меньшего размера.

Мама моет заварочный чайник, рядом с раковиной стоит открытая банка с крупнолистовым чаем. Ника склоняется над ней, и от терпкого запаха по спине бегут мурашки. В больничке такой не заваривают, в больничке безвкусное пойло янтарного цвета из алюминиевых чайников.

Мама нарезает хлеб, спрашивает, как дела у Ники. Те, разумеется, идут по-прежнему, да, Ника пьет таблетки, нет, не пропускает дни, нет, сейчас голова не болит. Мама рассказывает, как они с Китаевым недавно ездили на свадьбу к дочери подруги, Рита, помнишь ее?

Ника качает головой. Встает поближе, наблюдая, как ловко нож отделяет ломти хлеба.

Мама говорит, что свадьба была красивая, церемонию провели на природе, невеста совсем юная, только окончила школу, и жених не старше, молодые крепкие души.

Ника моргает. Цепляет из-под перчатки на левой руке тонкую резинку, какой обычно стягивают пачки денег, щелкает ею по запястью. Укус боли возвращает Нику в тело, которое начало растекаться, теряя форму.

— Как тебе наш район? — продолжает мама.

— Я не успела рассмотреть, темно.

— Потом можем погулять. Я на этой неделе занята, но на следующей выкрою вечер, покажу тебе все. Договорились?

Ника кивает, хоть ей не очень хочется смотреть на это «все». Ей нормально просто гонять чаи на кухне. Чтобы заполнить паузу, она заводит пустой неловкий разговор о том, удобный ли район, холодно ли здесь зимой, давно ли они с Китаевым живут здесь.

— Лет шесть, — отвечает за маму Китаев. Ника даже не заметила, как он вошел. — И ты можешь звать меня Толей.

Ника отлично знает, как его зовут.

— Хорошо не папой, — говорит она и садится в кресло у окна, откуда видно всех собравшихся: Китаева у выхода с кухни, маму, выкладывающую колбасную нарезку на блюдо, Рому, который притулился на табурете у барной стойки. Ника придвигает пузатый стакан с водой. Тот скребет дном по стеклянной столешнице, отчего Китаев едва заметно морщится. Она закуривает, стряхивает пепел в стакан. Пепел качается на поверхности, как поплавок.

— Много смолишь? — спрашивает Китаев. — Голос хриплый.

— Нет, — отвечает Ника. — Кричала много, когда меня в больничке током били.

Она закатывает глаза, раскидывает руки и ноги и мелко трясется, изображая судороги.

— Очень смешно, — вздыхает мама. Она открывает форточку и машет в ее сторону руками, выгоняя дым на улицу. Дым не слушается, свивается кольцами под потолком. — Сними перчатки, жарко, — говорит она, устав махать.

Ника ловит взгляд Ромы и качает головой.