выдох четвертый

Теперь Ника живет на пятом этаже панельной девятиэтажки, с видом на другие бело-синие девятиэтажки, детскую площадку, парковку и магазин «Продукты». Через зеленую дверь она следует за Ромой в столь же зеленое сумрачное нутро подъезда. Внутри пахнет куриным супом, теплой сыростью, доносится голос Якубовича — он ликующе кричит, раскатывая буквы, слышны аплодисменты, музыка, кто-то лопочет в микрофон.

Места в узкой кабине лифта немного. Ника молча разглядывает недобритые волоски на Ромином подбородке с впадинкой посередине. Воротник толстовки желтый там, где бьется пульс на шее. Запах пота делается резче.

Сам же Рома старается смотреть куда-то поверх нее, моргает чаще обычного. Возможно, ему неприятно, что Ника вот так на него пялится. Возможно, ему не нравится, что она стоит к нему вот так близко. В любом случае, его эмоции интересуют Нику меньше, чем недобритые волоски и пятна на воротнике. На этаже она пытается угадать, за которой из дверей живет теперь: рыжей деревянной в банном стиле, черной дерматиновой, коричневой или — что очень вряд ли — покрытой лаком, рядом с которой камера звонка.

Рома выбирает черную. Отпирает верхний замок и вручает Нике колечко с двумя ключами и магниткой для домофона. Единственная лампочка в коридоре горит тепло и тускло, ее свет напоминает свет фар Роминой машины. Видна дверь в ванную, в глубине комнаты угадываются очертания стеллажа и дивана, свет отражается на плоском экране телевизора. С другой стороны коридора вход в небольшую спальню. На полу паркет елочкой, ношеные тапочки трех размеров, половая тряпка вместо придверного коврика. Небогато, но чисто.

Рома стоит за порогом. Ждет приглашения или прощания, понимает Ника не сразу.

— Спасибо, дальше я сама, — говорит она.

Рома кивает, передает Нике ее сумку. Не очень ясно, он расстроен или нет.

— Если что — звони.

По его просьбе Ника проверяет, сохранился ли номер в мобильнике — Рома звонил ей, когда забирал из больнички. Он сбегает по лестнице, его топот постепенно стихает внизу. Когда подъездная дверь хлопает, Ника закупоривается в квартире, прямо в ботинках идет в комнату, стягивая перчатки. Татуировка на тыльной стороне правой ладони чешется — как будто у Ники началась аллергия на воду, местный воздух, весь этот город.

В квартире два спальных места: диван в зале и кровать-полуторка из разряда пыточных, которые для одного спящего великоваты, а для двух нормальногабаритных человек уже малы. На кухне гарнитур, в гарнитуре дохлый таракан, его Ника смахивает в ладонь и выбрасывает в форточку. В шкафах две тарелки, кастрюля и сковорода. В холодильнике пусто, нужно бы купить продуктов, но Ника не помнит, есть ли у нее деньги. На карте они точно закончились.

Ника ставит сумку на кровать, вынимает по очереди:

две чистые футболки

три пары сменных трусов

носки

колготы

свитер

расческу

зубную щетку

таблетки одни

таблетки другие

рецепты

пустую упаковку из-под блестящей пудры

паспорт и медицинский полис

кошелька нет.

Таблетки Ника выкидывает. Невыносимо плавать в похмельной несознанке, когда с утра не можешь встать, весь день спишь и ночью тоже, болтаешься в мутной отрыжке дня без свежих мыслей. Поэтому обезволивающее летит в мусор, а обезболивающее остается, оно пригодится.

Ника идет обратно в коридор, проверяет карманы куртки. Когда она находит кошелек, во входную дверь звонят. Ника молча глядит на черный дерматин без намека на глазок.

В дверь звонят снова, затем стучат — не сильно.

Затем скребутся.

Ника присаживается на корточки, следит за дверью. Боль в висках пульсирует и нарастает.

Ручка опускается, дверь не спеша приоткрывается. В образовавшейся щели видна зеленая подъездная стена.

Ника зажмуривается.

Оттягивает резинку на запястье.

Щелкает. Кожу обжигает.

Когда она открывает глаза, дверь снова заперта.

В кошельке есть пятьсот рублей, хватит на чай, сахар, лапшу и бутерброды. Вместо аперитива у Ники обезбол, который она запивает водой из-под крана в ванной. Натягивает перчатки, берется за дверную ручку и, после недолгой паузы, выходит.

Привет, найди мне мастера сделать глазок в двери, она записывает голосовое Роме.

выдох последний

Был и еще случай, кстати.

Когда мне исполнилось три года, мама устроила меня в детский сад. Он находился на окраине леса, был окружен метровым зеленым забором, а на воротах красовались нарисованные медведь, зайка и лиса. Их краску ежегодно обновляли, потому что к лету она выцветала, как выцветает прошлогодняя листва. Двухэтажное здание сада было сыроватым и прохладным зимой, но все равно уютным, и в нем пахло едой и какао. С утра меня отводила мама — она постоянно торопилась, хоть и не работала. Забирал меня папа или кто-то из послушниц. Группа в это время была на послеобеденной прогулке, и я старалась гулять поближе к воротам, чтобы первой увидеть, что за мной пришли, и отправиться домой.