Самое любопытное, что наследник довел до полного совпадения не только пристрастия, но и вкусы, которые сближали его с отцом. Подобно своему отцу, Монсеньор вступил в первый брак с бесцветной, некрасивой и набожной принцессой Марией-Кристиной-Викторией (1660–1690), дочерью Баварского курфюрста. После ее кончины, подобно отцу, Людовик заключил морганатический тайный брак. Его избранницей стала мадемуазель де Шуан (1670–1732). В Медоне она принимала такие же почести, какие Людовик XIV оказывал в Версале мадам де Ментенон. Мадемуазель, подобно королевской любовнице, обладала определенной культурой, могла занять приятным разговором и знала множество любовных уловок. В Медоне Монсеньор и его жена принимали изысканное общество, одно из самых престижных во Франции. Даже состарившийся король любил бывать в их обществе. Случалось, что он проводил в Медоне два дня подряд. Кроме того, Медон и Версаль были совсем рядом друг с другом. Монсеньор при этих встречах умел проявить тонкость чувств, выказать подобающее сыновнее внимание. Он прекрасно мог объединить долг наследника с желанием личной независимости.

Наследник ничуть не был похож на человека озлобленного, способного на заговор, или на мизантропа. С 1688 года он принимал участие в заседаниях королевского совета министров. Когда наступило время кровопролитной войны за испанское наследство [67] , Монсеньор очень часто был символом верности для партии Филиппа V [68] , причем даже тогда, когда бывал в единственном числе. Многие сожалели, что такой одаренный и такой любимый всеми человек, как Монсеньор, безвременно ушел из жизни и не смог в 1715 году занять опустевший престол. Вероятно, он стал бы лучшим из всех возможных королей.

Другими известными жителями Версаля являлись принцы третьего поколения. Несмотря на то что их деды и прадеды были очень значительными личностями, они не стали бесцветными на их фоне. Речь идет о Людовике Французском (он же герцог Бургундский) (1682–1712) – втором дофине – и о его брате, герцоге Анжуйском, будущем короле Испании Филиппе V. В их характерах соединились религиозность и решительный нрав Бурбонов. С первым испытывал большие трудности их общий воспитатель Фенелон [69] . Второй стал для Франции и своих испанских подданных воплощением физического мужества и волевого упорства.

При поддержке молодой жены, Марии-Луизы-Габриэль Савойской (1688–1714), духовника-иезуита, отца Добентона, и чудной любовницы, принцессы Дезюрсен [70] , Филипп V сумел проявить лучшие черты своих предков и продемонстрировать во время войны за наследство мощную волю и предельную ясность ума. Даже в момент поражения он не утратил надежды. Изгнанный из Мадрида, он очень скоро туда вернулся. Когда же возникла непосредственная угроза потерять Испанию, он всерьез начал готовиться к продолжению войны за нее в Америке. В 1709 и в 1710 годах, когда решалась судьба всей Испании и Европы, король казался всем едва ли не сильнее, чем его великий предок.

Филиппа Орлеанского, брата короля, чаще всего называют Месье. Он чем-то похож на героев расиновских трагедий. Конечно, король не подавлял его, но, без сомнения, затмевал. Если бы Месье довелось родиться на сто лет раньше, он вызывал бы всеобщее восхищение. Он очень похож на представителей рода Валуа.

Вторая жена Месье [71] говорила: «Похож на Генриха III во всех отношениях». С этим королем Месье сближает культурный уровень, чуткость, утонченность, благородная мужественность и слегка показная набожность. Подобно Генриху III Валуа, Месье был буквально помешан на рангах и этикете. Принцесса Дезюрсен написала в 1693 году: «Он превзойдет любого церемониймейстера в том, что называется формальными правилами».

Некоторые считают, что двойственность и нерешительность натуры Месье унаследовал также от Генриха III. Он никак не мог решиться, кого выбрать объектом своей любви: шевалье Лотарингского [72] , его интимного друга, или своих супруг.

Как видно, этот человек был далек от святости, но любил в нее поиграть: он собирал коллекцию четок и никогда не пропускал ни одной проповеди в пасхальный и рождественский посты.

В 1678 году в день Вербного воскресенья в церкви Сен-Сюльпис проповедник Бурдалу начал речь со вступления, предназначенного специально для Филиппа Орлеанского. Прежде всего, он вспомнил, что тот «в такой же литургийный день одержал победу в битве при Мон-Касселе [73] (Ваше Высочество, присоединившее год назад пальмовые ветви большой и славной победы к пальме Христовой, покрыли себя неувядаемой славой)». За год до этого писатели не пожалели красноречия для неприкрытой угодливой лести. Аббат Тальман-старший [74] , к примеру, придумал такое окончание для своего сонета:

Тот, кто был еще ловчее, поспешил объединить достижения Людовика XIV с успехами его брата. Так, Бенсерад писал: «И пусть тебе (Людовику) воздастся хвала за все то, что он (Филипп Орлеанский) сделал». Людовик, без сомнения, был уязвлен. Он сумел сохранить признательность младшему брату, но в немалой степени испытывал и ревность к его военным успехам. Таким образом, Месье не удалось стать ни Александром Македонским, ни Цезарем. Ему пришлось довольствоваться победами, разделенными с герцогом Люксембургским [75] , в войне с Голландией.