Король позаботился о том, чтобы поставить в особое положение рыцарей Святого Духа (таковых в стране было около 140). По рангу они шли после герцогов, но перед обычными дворянами. Существовала и своеобразная прослойка, особый социальный ранг. Обычные придворные логично считали, что дворяне, жившие во дворце и в прилегающих к нему зданиях (а имели они эту привилегию, потому что делили трапезу с королем за одним столом и, наконец, просто потому, что король сам их выбрал), представляли собой избранное светское общество.

Однако снижение по рангу достаточно обманчиво и не могло в полной мере отражать истинного положения вещей. Ни положения по рангу, ни правил этикета было недостаточно, чтобы оправдать ряд придворных привилегий; к примеру, место каждого на такой невероятно престижной церемонии, как утренний выход короля. Здесь не последнюю роль играли благосклонность и доверие. Во всяком случае, они исправляли ранговые различия.

Некоторые важные придворные обязанности создавали предпосылки для параллельной иерархии. То есть, например, министру больше завидовали, чем обычному герцогу, а великий прево [93] королевского двора мог пользоваться влиянием, равнозначным влиянию принца. Подобным же образом историограф, чтец или комнатный дворянин имели прямой доступ к королю.

Современники правильно понимали эту реальность, тогда как Сен-Симон старался всеми силами скрыть правду: ему так хотелось внушить представление, что этикет в то время играл основополагающую роль. Во всяком случае, все, кто любил сравнение двора Людовика XIV с подобием механизма, определенно знали, что никакие часы короля и никакие астрономические устройства не могли иметь более сложного механизма, чем дворцовое устройство Версаля.

Устраивая свою резиденцию в Версале, Людовик XIV начал с того, что в 1682 году просто вселился в первые готовые для проживания помещения. В это время только подошло к концу строительство южного крыла дворца, предпоследней часовни, конюшен, произведены последние работы в Марли и начато строительство служебных помещений.

Что касается придворного устройства, то и оно не обошлось без новшеств. Монарх захотел расширить двор и сделать его более блестящим. Король вынашивал эту идею более тридцати лет и хотел создать условия, препятствующие возникновению новой Фронды.

Со временем король сумел убедить аристократию, что ее призванием является не иллюзорная независимость, а военная служба на благо государства и военная слава. А раз уж служение связано с понятием военной службы и военной чести, то придворный считается солдатом уже с рождения. Если же этот дворянин, кроме всего прочего, ведает королевским гардеробом или является комнатным дворянином, то он просто-напросто делает это по совмещению, то есть стремится удвоить свое желание служить.

Первых кампаний во время правления Людовика XIV, и особенно его войны с Голландией, хватило, чтобы кровью скрепить негласный договор между монархом и дворянами. Войны последнего периода его правления велись в то время, когда Версаль уже стал королевской резиденцией. Это обстоятельство лишь усиливало у придворных стремление служить государству.

В это время, как никогда ранее, платили налог кровью. Военной службе отдавался явный приоритет, а Версаль предоставлял королю реальную возможность контролировать качество службы. Таким образом, можно получить представление о реальном значении королевского двора. Конечно, в зимний период двор мог быть слишком озабочен выигрышами в карты маркиза де Данжо, последней любовной интрижкой или какой-нибудь дуэлью, но с приходом весны вновь возвращались военные опасности. Все подвиги, ранения и смерти получали отсрочку до лета.

Принцесса Пфальцская так описывала версальский двор после битвы при Мальплаке [94] : «В Версале теперь видны только коляски, повязки и костыли». Высокородное дворянство, таким образом, в полной мере оправдывает значительную часть своих привилегий. Оно идет служить, много лет проводит на войне, постоянно рискует и без колебаний платит налог своей кровью (не так оно поступает в отношении десятины). Часто бывает так, что двор превращается в прихожую перед смертью. Правда, не все видят эту реальность. Такие, как Сен-Симон и де Монтерлан, видят в версальских постройках один лишь декор.

Балы и маскарады, устраивавшиеся для двора, уже не такие многочисленные и не настолько веселые, как до 1682 года, игра в карты и любовные развлечения, игра в шары, охота и конные состязания – все это предназначалось для отдыха и вознаграждения воина. Если даже в Версале начинало казаться, что слово «воин» плохо сочетается с лентами, украшавшими одеяния маркизов, оно в полной мере обретало свое реальное значение в армии.

Армиями командовали высокородные лица: принцы крови, как Конде, потомки узаконенных детей монархов, как Вандом, иностранные принцы, как Тюренн [95] . Когда же генералами-победителями становились подданные, менее значительные по происхождению, например если их имена Буффлеры [96] или Виллары [97] , то король жаловал им титулы герцогов или пэров. Нет причины переживать из-за того, что Конде, Конти или Вандомы не были представлены в советах монарха и что начиная с 1661 года дворяне мантии стояли во главе правительства.