Дух Версаля царствовал как при дворе, так и в государстве. Монарх возвел каждую группу в ранг, достойный ее компетенции. Высокородному дворянству – война, но не политика. Министры из судейской среды делали свое дело и по заслугам занимали при дворе первое место.

В таких условиях не стоило обращать внимания даже на то, что в 1709 году были раскрыты сразу три заговора. Все это было лишь небольшое недоразумение, если принять во внимание Фронду.

Версаль – это символ окончательной победы Людовика XIV над Фрондой. Причем этот реванш он взял не из простого самолюбия, а по причине политической и государственной необходимости. От этого реванша выигрыш прежде всего получило государство.

Разумеется, при дворе находились не только дворяне, главным предназначением которых была служба в армии. Там присутствовали и старики, известное количество детей и множество дам. Никто не мог даже предположить, включая короля и других заинтересованных в этом лиц, где начиналось придворное дворянство и где кончался список просто «дворян при дворе» и, наконец, сколько же дворян в каждой из этих категорий. Эту великую тайну не смог разгадать также ни один историк, вплоть до нашего времени.

Придворное дворянство испытывало невыразимые муки по вине Людовика XIV от того, что вынуждено было строго соблюдать нюансы дворцового этикета.

В 1690 году свет увидел словарь Фюретьера, но там нет ни единого слова об этикете. Если же вспомнить придворный церемониал, то его позаимствовали у Генриха III; он оставался абсолютно неизменным и очень строгим. Когда переезд в Версаль окончательно состоялся, то этот церемониал только слегка подкорректировали в соответствии с изменившимися с тех пор нуждами французского королевского двора. Сам монарх был его горячим приверженцем. Этот старинный церемониал полностью соответствовал его стремлению к дисциплине и порядку. Однако он в то же время не был далек от эстетических и политических требований да к тому же служил неплохим занятием для придворных. И оказывается, было весьма кстати, что Месье – признанный жрец этикета. Ведь для всех гораздо удобнее, когда Месье улаживал споры о рангах, а не плел интриги за спиной короля. То же самое можно сказать о герцогах и различных сотрапезниках высшего, среднего и низшего рангов; они также целиком отдавались спорам о рангах, а не плели интриги. Если обратиться к «Дневнику» Данжо и «Мемуарам» Сурша [98] , то можно встретить только слухи о некоторых из подобных ссор; они не идут ни в какое сравнение с теми, что впоследствии произойдут при Людовике XV и которые Люин [99] уже записывал самым тщательным образом.

Однако следует признать, что Версальский церемониал уступает в пышности церемониалам многих иностранных дворов. Так, например, в Австрии, Испании и Англии перед королем принято вставать на колени, либо, приблизившись к королю, почтительно склониться перед ним, отступив назад. Что же касается Людовика XIV, то перед ним чаще всего опускаются в реверансах, но не встают на колени.

Такой термин, как «одомашнивание», появился не при Людовике XIV, а в более поздние времена. Это слово стало излюбленным при Луи Филиппе [100] , причем произносить слово было модно с уничижительным оттенком. Надо сказать, что и сам великий король, и его домашний круг, и его постоянные сотрапезники были бы несказанно удивлены, если бы узнали об этом. В то время на необычайно высоком уровне находилась идея служения и честь служения. Эта идея не только не унижала достоинство людей великого века, а, наоборот, воодушевляла. Они считали за высшее счастье принадлежать к дому короля. В это время статус домочадца великого короля не унижал достоинство дворянина. Если же на службу поступал разночинец, то двор предоставлял ему множество привилегий. Таким образом создавался как бы промежуточный статус между дворянами и простолюдинами. Кроме того, обязанность присутствия за трапезой короля была отнюдь не единственной, поскольку к ней присоединялись и другие виды службы. Можно было в одно и то же время быть маршалом Франции, губернатором провинции и капитаном гвардии телохранителей короля либо генерал-лейтенантом, послом и первым комнатным дворянином. Конечно, эта система не была лишена недостатков, но главным из них было отнюдь не безделье, как утверждал герцог де Сен-Симон (между прочим, первый бездельник при дворе), а скорее совместительство сотрапезничества с остальными обязанностями.

Зачастую случалось, что кто-то так приживался при дворе, что сам, по собственной инициативе, спешил разорвать семейные узы. Граф де Тесе [101] в 1710 году навестил свои земли, после чего писал к герцогине Бургундской: «Прошло, мадам, уже тридцать два года с тех пор, как я не был в замке, здесь ничего не осталось, ни окон, ни стекол, ни дверей, кроме одной башенки, в которой есть спальня, где температура не поднимается выше пяти градусов».

Для Людовика XIV «прикрепить к двору высокородное дворянство» значило «искоренить его естественную наклонность к бунту».

В данном случае имеется в виду не все дворянство. Оно в XVII столетии насчитывало 12 тыс. фамилий, в которые входили около 200 тыс. человек. Речь идет только о высокородных дворянах королевства. Известно, что в конце правления великого короля Версаль, включая разнообразные подсобные помещения, в числе которых были и обычные строения – конюшня, здание сюринтендантства и другие, – мог принимать одновременно 10 тыс. человек, половину которых составляли разночинцы. Отсюда вывод – при дворе находилось не более 5 тыс. дворян.

Существовала система «проживания в течение трех месяцев». Она означала, что данное лицо живет при дворе два раза в год по три месяца. В это время, естественно, 5 тыс. придворных дворян увлекали за собой во дворец как минимум еще столько же человек. Это составляет примерно 10 тыс. человек из второго сословия, то есть от общего числа 200 тыс. дворян 10 тыс. придворных составляли такую пропорцию: один придворный на 20 дворян. Поэтому если принять за основу тот факт, что король удерживал при дворе 10 тыс. дворян, хотя такие данные, без сомнения, завышены, то это значит, что монарх «вырывал с корнем», если согласиться с мнением Сен-Симона, что «вырывание с корнем» – зло, лишь пять процентов всех французских дворян.

Круг обязанностей дворянина в Версале перемежался различного рода увеселениями. Если обязанности службы не удерживали дворянина вдали от двора, то король желал, чтобы тот оставался подле его величества неотлучно. Поскольку человек находился при короле днем и ночью, то у него было больше шансов получить хорошую должность, или благодарность, или приглашение в Трианон и Марли, или, наконец, добиться просто любезного слова, которое, вне всякого сомнения, способно было выделить счастливчика из общей массы и дать ему надежду добиться чего-то большего. В последнем случае король мог назвать дворянина по имени: «Добрый день, месье такой-то…» Это означало, что король узнает его и отличает от других. Если уж такое событие произошло, то никто не мог пожаловаться на то, что ему пришлось чересчур долго ждать. Если же, не дай бог, на вопрос о ком-то король произносил: «Я его не вижу», – то это могло не только всерьез повредить амбициям бедняги, но и загубить всю карьеру.