— Расскажи-ка мне про третью девку.

Змеиный взгляд становится еще более холодным:

— Про Аленку?

— Про нее родимую.

Я уже все на свете проклял из-за той встречи. Как так вышло, что небольшая интрижка, которая осталась в памяти размытым невнятным пятном, превратилась в такой глобальный звездец? Что это за магия такая цыганская?

— Она умерла.

— Супер. Меня интересует, что она такого сказала, что две великовозрастные кобылы на слово ей поверили, будто счастливый папаша – это я.

— Она никогда не врала.

— П-ф-ф… И все? Это единственная причина, по которой вы приняли ее слова на верну и отправились на охоту?

— Мы всегда были честными друг с другом, — упрямо повторила она, повышая градус моего бешенства. Захотелось прямо сейчас выкопать эту самую Алену, хорошенько встряхнуть и закопать обратно.

— Она как минимум соврала о том, что я ее первый и единственный. Это же она вам сказала? Попортил, обесчестил...

— Да. — в отличие от Таисии, Алекса не пытается смягчить или выбрать более приличные слова, — поимел и выкинул.

Сучка. Еще одна чокнутая сучка на мою голову.

— Все было не так. Но вам же похер? Вы же подруженьке своей на все сто верите? И готовы были горы свернуть только потому, что она вам там в уши дерьма налила?

— Мы просто пытались восстановить справедливость. Часть денег, что у тебя забрала Тася, мы положили на счет Владику. Можешь, считать это алиментами.

— Э, нет, — ухмыляюсь, — чтобы платить алименты надо сначала получить подтверждение, что ребенок от меня.

— Он твой, Алена так сказала.

Эх, не хотел изначально этим заниматься, но пора взрывать к чертовой бабушке эту стену слепой веры.

— Ты знаешь, где этот ребенок?

Она хмурится:

— Ваньку забрали. Семья хорошая, молодая, заботятся о нем, — потом видит выражение моего лица и жестко произносит, — Не лезь к ним!

— О, как заговорила, — усмехаюсь, — а я вот думаю, что пришло время познакомиться со своим «отпрыском».

Я уверен, что этот мальчишка не от меня. Просто чувствую сердцем, и теперь собираюсь это доказать этим двум стервам. Посмотрим, что они тогда скажут в оправдание святой подружки.

— Я не скажу, где он.

— Хорошо. Не говори. Мои люди нашли Таську и тебя из норы выманили. Найти усыновленного ребенка для них вообще не проблема, — я сразу, не откладывая в долгий ящик, отправляю сообщение Стефу, и откладываю телефон в сторону, — готово.

Теперь дело за малым – дождаться результатов.

***

— Что теперь? — спрашивает Алекса, и впервые с момента ее появления в моем офисе, я слышу в ее голосе что-то отдаленно напоминающее волнение.

— А что теперь?

— Я ответила на вопросы. Когда ты отпустишь Таисию?

— Я разве говорил, что собираюсь ее отпускать? Что-то не припомню.

— Отпусти ее Кирсанов. Меня на цепь посади, а ее отпусти!

— А на хрен ты мне сдалась? Тебя я найду куда пристроить, а насчет бывшей жены у меня большии-и-е планы.

Она мне так много задолжала, что расплачиваться будет до конца дней.

— Максим…

— Никак не решу, что с ней делать. Сдать ментам, или не ментам. Каким-нибудь отморозкам, которые из нее всю душу вытрясут, по кругу пустят. Как думаешь, справедливая плата за содеянное?

Мне все-таки удается пробить ее броню.

Алексе похер на то, что я сделаю с ней самой, но она меняется в лице, когда я в подробностях, смакуя жуткие детали, фантазирую о том, что сделаю с ее подругой.

— Оставь ее в покое, — шипит сквозь зубы, — ей и так хреново!

— Бедняга. А ведь я даже еще не начинал.

— Кирсанов! Не тронь ее. Иначе…

— Иначе что?

Она замолкает, прекрасно понимая, что у нее нет ресурсов, что что-то противопоставить мне и моим возможностям. Она просто девка, выросшая в приюте. Просто наивная курица, решавшая поучаствовать в большой игре.

— Ее нельзя трогать.

— Это почему? У святой Таисии неприкосновенность? Нет. Я могу с ней сделать все, что захочу. А тебя заставлю смотреть. Ты ведь этого больше всего боишься? Не боли, не тюрьмы, не смерти, а того, что с твоей подругой что-то случится?

В точку.

Ирония судьбы. В прошлый раз я искал рычаги, чтобы надавить, чтобы заставить ее заткнуться и не причинить боль Таське, некрасивой правдой об измене. А оказывается, причинить боль – это единственное, чего боялась сама Змея.