Алекса щелкает зубами, упрямо поджимает губы. Смотрит на меня по волчьи, а потом, будто собравшись духом произносит:

— Она беременная.

Мне показалось, да?

Будто острым серпом по яйцам полоснуло:

— Надо же. Не успела развестись, а уже хахаля нашла, — стараюсь, чтобы голос звучал максимально равнодушно.

Мне насрать! Мне так сильно насрать, что готов взорвать весь этот гребаный мир к чертям собачьим.

— Никого она не нашла, — глухо отзывается Алекса, — не до поисков было.

— Благотворительность много сил отнимала?

Змеиный глаза угрюмо наблюдают за мной, а градус моего бешенства подскакивает до невообразимых высот:

— Мой, да? — почти рычу. Задаю этот вопрос, хотя и так знаю ответ.

Мой!

Твою мать…

Алекса коротко кивает, и я знаю, что не врет. Уверен в этом на сто процентов, как и в том, что тот, другой ребенок, неведомый Влад, рожденный Аленой, не имеет ко мне никакого отношения.

— Значит все это она провернула, будучи беременной? — я сам не узнаю свой голос, насколько надломлено он звучит.

— Нет. Узнала через пару дней после развода. У нее истерика была…

— Плевать мне на ее истерики, — подрываюсь со своего места и отхожу к окну. Меня сейчас так рванет, что кишки по стенам разлетятся.

Гребаный звездец!

— Ей плохо, Кирсанов! — Алекса тоже поднимается, — Можешь не верить мне, но ей плохо! Не смей делать еще хуже!

В два шага оказываюсь рядом и сжимаю пальцы на тонкой шее. Мне ничего не стоит ее сломать. Свернуть, как надоедливому цыплёнку.

— Ты смеешь ставить мне условия?

Алекса бледнеет. Хватает воздух ртом и цепляется холодными пальцами за мое запястье. Ногти короткие, но острые, впиваются в кожу. Но боли я не чувствую, только ненависть.

Отталкиваю ее от себя, резко разжав пальцы, а Алекса отшатывается, едва не упав на пол. В последний момент ей удается ухватиться за спинку стула.

Кашляет, хрипит, но не боится.

Единственное, что пугает эту бездушную куклу, это возможность того, что я могу навредить ее подруге:

— Не мучай ее. Не надо. Она и так наказана. И так потеряла…

— И что же она потеряла? Кормушку? Цель своей никчемной жизни?

Алекса морщится и сипло произносит:

— Тебя.

— Что ты там бормочешь?

— Тебя, Кирсанов! Она потеряла тебя! — выплевывает, глядя мне в глаза, — думаешь ей все это легко далось? Думаешь, она не жалела?

— Заткнись, — грубо обрываю этот бред, — закрой свой рот и больше никогда на эту тему не вякай. Я до сих пор не раздавил ее, только потому что воспитание не позволяет. Но если вы решили затеять новый виток игры и снова сделать из меня лоха, я за себя не отвечаю.

Она замолкает, горько поджав обветренные губы, а я пытаюсь справиться с желанием убивать.

К счастью, появляется Стеф. Как всегда сдержанный, серьезный и внимательный. Уверен, от его взгляда не укрылась ни моя перекошенная физиономия, ни то, как Алекса держатся за покрасневшее горло. Вскидывает брови, но ничего по этому поводу не говорит, только спрашивает:

— Забираю?

— Забирай, — нервно дергаю галстук, — уведи ее… от греха подальше.

Стеф подходит к Алексе и жестко берет ее под руку.

— Попробуешь сбежать или доставить проблемы – накажу не тебя, а ее. Поняла?

Рыжая равнодушно кивает и стряхивает с себя руку Степана:

— Не пенься, здоровяк. Сама пойду, — и первая направляется к выходу. Когда распахивает дверь, я напрягаюсь, ожидая очередного представления, но вместо этого она оборачивается и спокойно произносит, — До свидания, Максим Владимирович. Рада была повидаться.

Проходит мимо ничего не подозревающей помощницы

Стеф прикладывает к уху кулак с оттопыренными большим и мизинцем, ставя перед фактом, что позвонит. Я киваю, и он уходит следом за Змеей.

А я остаюсь наедине с адским крошевом, в которое превратилась моя жизнь.

Беременна, значит…

— Что же ты, дура, натворила, — сиплю, зарываясь ладонями в волосы.

Горечь становится просто невыносимой. Ведь все могло быть совершенно иначе.

Глава 10

Кирсанова снова нет дома. Дома…можно подумать это слово применимо к моей тюрьме.

Он не приходит ни вечером, ни под утро. Я уверена, что ему просто противно смотреть на мою физиономию, а скорее всего тошнит от того, что сорвался.