Я знаю, что сегодняшний вечер совсем не ложится в наш план, но…

— Езжай. Чтобы он не видел.

Прошу и выскакиваю из низкой машины. Перебегаю дорогу по зебре.

Я знаю, что Слава может оказаться прав. И что даже в условиях, когда дочь поступила в больницу с передозом, Смолин не станет вдруг хорошим человеком, но не поехать я не смогла бы.

Прохожу через ворота и вижу, как навстречу на крыльцо выходит человек.

Узнаю Смолина. Он напоминает мне грозовую тучу. Плечи и голова поданы вперед. Движения резкие.

Он спускается по лестнице, чиркая зажигалкой. Затягивается, направляясь ко мне.

Я даже сквозь темноту чувствую, как напряженный взгляд разрезает пространство между нами. Раньше испугалась бы. Сейчас мне все равно, как он смотрит. О другом думаю.

Сама иду ему навстречу.

Торможу, почти впечатавшись лицом в мужскую водолазку. В нос врезается резкие для меня запах мужского парфюма. Пальцы до боли сжимают локоть. Как тогда в суде, но дернуть не хочется.

Я поднимаю взгляд к глазам и осознаю, что он сегодня правда другой.

– Спасибо, что приехала, Юля. – Смотрит на меня напряженно. Что скрывается за этим взглядом – откуда-то знаю. Страх. Отпустит себя – развалится. И я его не жалею, но…

– Что с Лизой?

– Она спит сейчас.

– Ей легче?

Молчит.

– Врачи что-то говорят?

Смаргивает. Я и сама звучу хрипло, а он, по ощущениям, выталкивает из себя слова, преодолевая. Только злорадства это не вызывает.

Передо мной стоит наш со Славой враг. И я могу насладиться его испугом, отчаяньем, болью. Но вместо этого надеюсь с ним на одно. И испытываю, уверена, одно и то же.

— Я хочу задать тебе несколько вопросов, Юля.

— Я могу к ней зайти? — Перебиваю, зная, что, наверное, неправа.

– Можешь.

Но Смолин не позволяет себе резкость. Кивает за спину в сторону крыльца, с которого недавно сбежал.

Я поднимаюсь первой. Прежде, чем скрыться за дверью, бросаю взгляд туда, где стояла машина Славы. Она еще там. И он еще там.

Дурак, езжай. Езжай, мой любимый дурак…

Закрываю глаза, качаю головой и захожу в двери, которые Лизин отец открыл для меня толкнув над головой.

Глава 40

Юля

Я езжу в больницу к Лизе каждый день. Быстро выучила, на каком этаже ее палата и как туда попасть.

Условия у Елизаветы Руслановны лучшие, естественно. У нее всё лучшее. И я никогда этому не завидовала.

Здороваюсь с девушкой на рецепции и прохожу сразу к лифтам. В руках у меня – букет свежих цветов. Я приношу такие каждые день и сижу с ней по несколько часов. Мне не запрещают.

В принципе, вопрос моего доступа и разрешение самовольничать – это не мои проблемы. Все это обеспечить должен Лизин отец. У нас с ним новый договор, на который я согласилась сама. Добровольно.

Стучусь в палату и, не дожидаясь разрешения, вхожу.

Подруга все еще на кровати. Рядом – молоденькая медсестричка как раз снимает капельницу.

Лиза ведет взглядом по комнате и тормозит на мне. Не улыбается. Не выражает ни радости, ни энтузиазма. Но и уйти вон не требует. Возможно, сил нет. Вряд ли нет желания.

Я знаю, что она мне не верит. Что мы ее утомили. Что она ненавидит нас. Свою жизнь. Что ее тошнит от себя.

Это все читается в глазах измученного одиночеством человека. И я очень на нее зла, но не виню за слабость.

– Вау, какие красивые! Елизавета, посмотрите!

Мне подыгрывает медсестра. Всплескивает руками и восторженно качает головой. Я поворачиваю букет как бы к ней (хотя по факту к Лизе) и покручиваю его в воздухе.

Смолин предлагал мне денег, чтобы развлечение его дочери не обходилось слишком дорого, но я отказалась. Букеты я покупаю ей сама за свою зарплату.

Раньше Лиза Смолина сто процентов потянулась бы за телефоном, схватила цветы и сделала бы несколько фото, на которых видно и их красоту, и обстановку больничной палаты, и заклеенный лейкопластырем сгиб локтя. Дальше — собрала бы все в мире реакции в Инстаграме, привлекая такое нужное ей внимание. А сейчас она отворачивается и безразлично смотрит в дверь.

У меня руки опускаются. Ставившая капельницу медсестра подбадривает меня улыбкой. Я возвращаю самообладание и киваю.

Я тебя переломаю, Лиза. Черт, я тебя переломаю. Поняла?

Перед глазами долго еще будет стоять ее серое лицо, синие губы, впавшие глазницы. Я именно такой увидела ее в первую ночь. И больше такой ее видеть не хочу.

С Лизой работает психолог. Она жестоко травонулась какой-то дурью, которую ей по доброте душевной предложили в клубе.

Она вообще ушла в отрыв. Жила в гостинице. Пробовала всякое. Тусила. Отдавалась. Соглашалась.