Тарнавский стабильно выигрывает войнушки, в которые ввязывается. Петрович не смог спасти свой бесценный реликт. Уродская картина давно выброшена на мусорник.

А я впервые чувствую себя настолько с ней близкой. Придет мое время – тоже выбросит.

Судья звенит фарфором. Оглядываюсь – он берет в руки мою чашку и прижимает к губам.

Глотает – мои глаза слетают вниз и следят за движением кадыка.

Слишком бурное воображение снова рисует. Ночь. Тишина. Вокруг нас – влажный воздух. Мы сами – тоже влажные. Я сижу на его бедрах, упираюсь ладонями в грудь и покачиваюсь на раскаленном члене. Прижимаюсь к шее губами. Веду языком по горбинке. Ягодицы сжимают мужские пальцы. В висок врезается нетерпеливое: «Юлька, блять». Я ускоряюсь, он вдавливает в себя сильнее…

Между ног становится горячо.

Мне – гадко.

Я сбиваю видение, часто моргая.

– Вкусный кофе, спасибо.

Механически улыбаюсь. Отмахиваюсь.

– Это не мне спасибо, а твоей кофемашине.

Смотрю на закрытую дверь, чтобы перевести дух.

Вместе с решением играть с теми, кто играет со мной, мне не стало легче.

Хотя кто сказал, что должно было?

Чтобы решиться на дальнейшую реализацию своего плана, приходится практически толкать себя же в спину.

Снова качает. Тянет в искренность. Хочу сказать ему: со мной так нельзя!, но боюсь услышать в ответ, что ему всё можно.

Жмурюсь на секунду. Отталкиваюсь.

Подхожу к двери и с щелчком закрываю. Оборачиваюсь. Расплываюсь в лицемерной улыбке.

Улавливаю в судейском взгляде настороженность. Это то, что я должна победить. Усыпить его бдительность. Вернуть себе медаль послушной игрушки-любовницы. А потом…

Потом будет потом.

Внутри бурлит адреналин, когда обхожу стол и устраиваюсь ягодицами на уголке.

Смотрю вниз. Складываю руки на груди.

Тарнавский – на меня. Снизу вверх. Между его бровей – два залома. Меня разрывает между желанием разгладить их пальцами, а потом зацеловать губами, и с размаху залепить за свою безграничную обиду.

Ты даже не представляешь, какого ужасного человека из меня делаешь… Я и сама пока это не осознала.

– Ты какая-то странная, Юль.

Это совсем не тот эффект, ваша честь. Спасибо, что подсказали.

Театрально вздыхаю.

Давлю на ручку его кресла. Он слушается – откатывается.

Отставляет чашку. Я опускаюсь на его колени и обнимаю за шею. Широкая ладонь вжимается в мою поясницу.

Жжется.

Черт, как жжется!

Ноздри щекочет его запах. Горло сохнет. Кожу сжигает тепло. Дрожь грозит выйти наружу. Я трачу всю себя на то, чтобы сдержаться.

Чтобы не дать ему перехватить инициативу играю в инициативность сама. Подаюсь вперед и прижимаюсь губами к уголку его рта.

Подбородок колет щетина. Я обожала в нем всё. За что? Зачем?

Отрываюсь и лживо-покаянно смотрю в глаза.

– Я хочу извиниться.

Удивляю, конечно. Это хорошо. Но радоваться рано. Он должен мне верить.

– За что?

В его голосе я распознаю мельчайшие полутона. Они путают сильнее. Голос становится глуше и тише. Я раньше поверила бы, что так на нас влияет близость друг друга. Теперь думаю, что должна учиться у него актерству. Он мастер.

Костяшки пальцев перебирают мои позвонки. Он пропускает сквозь пальцы волосы.

Я… Таю.

Приказываю внутренней размазне собраться.

– Я была в последние дни очень вспыльчивой. Наговорила гадостей про твою семью. Обвинила тебя во… Всяком.

Не вижу на его лице очевидной реакции. Разве что складки становятся менее выраженными. Взгляд оглаживает мои черты. Я чувствую исходящие от него потоки. Это такая манящая нежность… Так хочется в нее окунуться.

– Извини.

– И ты меня. Еще раз.

Играю в облегчение. Улыбаюсь и тянусь к губам. Мажу по ним. Отрываюсь.

Кажется, позволю ему больше, чем то, на что настроилась, умру.

Но пока жива. Всё идем по моему сценарию.

– Ты не виноват. – Снимаю руку с плеча и веду от подбородка к скуле. Царапаюсь о щетину, а кажется, что душу стесываю наждачкой. – Это все мои тараканы.

– Какие?

Раньше каждый из крючков послушно заглатывала я. Теперь это делает он. Только мне не до триумфов.

Вздыхаю. Отмахиваюсь.

Смотрю в сторону.

Приказываю себе не наслаждаться прикосновениями. Не чувствовать поглаживания пальцев на бедре. Не вспоминать моменты из прошлого, которое состояло из бесконечной фикции.