— Какая она ласковая, — Адалин тихо засмеялась, не сводя с ласкающейся Девы довольного взгляда. — А сначала мне показалось, что она набросится на меня и расцарапает мне лицо за вторжение на её территорию.

— Ну вот, видишь. Теперь и ты тоже в её власти, — Илья тепло засмеялся, с удовольствием наблюдая за тем, как легко Адалин поладила с единственной женщиной, которая могла вертеть им как угодно — после сестры.

Дева настолько осмелела, что полезла дальше, залезая к Адалин на руки, и француженки пришлось одной рукой обхватить кошку, а второй продолжать поглаживать её гладкую шерстку. Зато теперь Ада могла подняться на ноги, покорно следуя за Стрелецким на кухню, где уже отщёлкнулся механизм электрического чайника.

Тишина квартиры действовала удивительно умиротворяюще на Адалин. Мягкий жёлтый свет подвесных светильников над столом не резал глаза, разнося по комнате тепло. Даже несмотря на то, что на улице было влажно и даже промозгло. Пока Илья прилип к кухонному гарнитуру, гремя чашками и шурша чайными пакетиками, Адалин медленным шагом прошла к окну, всё ещё держа пригревшуюся и мурчащую на руках Деву. За стеклом шумела улица, сверкая огнями проезжающих припозднившихся машин и прогуливающихся на тратуарах пешеходов. Если открыть форточку окна, наверняка можно было бы услышать того уличного музыканта на другом конце улицы и даже то, как живущие этим моментом люди подпевают привычным песням, покачиваясь в такт музыки.

— Тебе сахар нужно положить? — голос Ильи она слышит не сразу, слишком увлечённая рассматриванием людей за окном.

— М? Нет, не нужно. Говорят, что от сладкого плохо засыпаешь, а мне кажется, что я в эту ночь точно не смогу заснуть, — уголки губ Ады нервно дёргаются, когда она поворачивается спиной к виду, упираясь поясницей в подоконник и продолжая поглаживать Деву. — Я… я должна извиниться. За то, что вечер был испорчен. Я не думала, что всё будет… так.

— Тебе не за что извиняться, пташка, — Илья мазнул по ней взглядом, прежде чем взять кружки с дымящся чаем и поставить их на стол. — А насчет сладкого не переживай. Если ты не сможешь заснуть, то я с радостью посижу с тобой. Ты просто не пробовал зефир, который Кирилл привёз с Казахстана. Говорю тебе, сразу настроение поднимется, — Стрелецкий заговорщески подмигивает, открывая какой-то верхний шкафчик кухонного гарнитура, и поймав взгляд Ады, тут же смеётся. — Чтобы Аня не нашла. Она уже свою порцию съела.

Адалин не может не улыбнуться в ответ, садясь на стул, пока Илья ставит на середину стола, и сам садится напротив Ады.

— Ты, наверное, не привыкла к такому, — как бы невзначай бросает он, обхватывая ручку кружки и отпивая небольшой глоток горячего чая.

— Ну… моя квартира меньше твоей, определенно.

— Но в Париже.

— Не в историческом центре же, — Ада тихо смеётся, переставая гладить Деву, чтобы пододвинут к себе кружку поближе. — Я не отрицаю свою избалованность. В детстве у меня были самые лучшие игрушки. Стоило выйти какой-нибудь новой Барби, как она тут же оказывалась у меня. В школе у меня были крутые телефоны и ноутбуки. Сейчас я помешана на туфлях. Но это не делает меня помешанной на бешенной трате денег и желания ходить в дорогущие мишленовские рестораны. Я ценю комфорт прежде всего. Я покупаю Джимми Чу не только, потому что они дорогие, но ещё и потрясающе удобные, и служат мне не один сезон. Во Франции, если я сама за рулём, то езжу на мини купере, а не на каком-нибудь майбахе. Ну и в тему дорогих ресторанов — я предпочитаю готовить сама. И даже если чай не свежезаваренный прямиком из Китая, я всё равно его выпью, потому что это… для меня это нормально. Не делай только из меня какую-нибудь чопорную принцессу. Терпеть не могу эти стереотипы.

— Не знай я, что ты так привлекаешь внимание прессы, удивился бы, что ты так просто ходишь по клубам, целуешься с незнакомцами, а потом бродишь с ними по Питеру на свиданиях, — Илья прячет улыбку в ободе кружке, кивая Аде на зефир. — Не стесняйся. Бери.

Ада делает глоток чая, тут же потянувшись к зефиру. Откусывая кусочек, она коротко кивает.

— Такой он мягкий!

— Я же говорил, — Илья сам следом тянется за зефиром.

— На самом деле… прессу не столько интересую я сама, как история, случившаяся несколько лет назад. Почти каждая наша встреча, не обговорённая заранее, сводится к одному вопросу…

Адалин поджимает губы, опуская взгляд на откусанный зефир в своих пальцах.

— Ты можешь не говорить, если тебе это приносить боль. Я не какой-нибудь мудак, для которого собственного любопытство превыше всего.

— Нет. Мой психолог говорил, что мне почаще надо делиться этим с другими, чтобы я… осознала случившееся и привыкла ко всему. Чтобы мой мозг стал относиться к этому проще, — она поднимает глаза на Илью, чуть сощурившись. — Я доверяю тебе. Что удивительно, ведь мы знакомы с тобой… ровно неделю. Последний раз я испытывала что-то подобное только с одним человеком. Но взамен ты расскажешь мне, что имела в виду Марго, идёт?

Адалин смыкает зубы на внутренней части щеки, терпеливо дожидаясь кивка Стрелецкого.

— Это случилось восемь лет назад. Я сидела на подоконнике школы, поправляя клетчатую юбку, и тогда увидела её. Дафну Деко.

Июнь, 2012 год.

Франция, Париж.

Ада не знала, сколько дней прошло с той ночи. Она закрылась в комнате, ни с кем не разговаривала, не контактировала, не пересекалась. Она не открывала телефон, не читала сообщений, не рылась в сводках новостей. весь мир вокруг вдруг перестал существовать, а одна непростая истина никак не желала доходить до её отрафировшегося мозга.

Дафна мертва.

Милая Дафна, которая за последние два года стала для Адалин утешением, желанием заниматься любимым делом и просто жить — мертва. Сбросилась с моста, разбилась о водную гладь, наглоталась грязной воды Сены и захлебнулась. Она утонула. Перестала существовать. Испарилась.

Её светлая улыбка больше не озарит комнаты этого дома. Она больше не составит аде компанию в подготовке к урокам или готовке, не будет спрашивать рецепты, пробовать выпечку. Адалин больше некому было готовить круассаны каждое утро. Одно лишь это казалось тем страшным сном, который воплотился в реальность. Это было той самой жуткой мыслью, в которую поверить было просто невозможно. Аде не хотелось жить в этой реальности; ей не хотелось существовать в этом мире, потому что каждый её вдох отдавался болью где-то глубоко в груди.