— Я просто помню, что они мне не нравились, — сказала я. — Они казались… ну да, какими-то слишком счастливыми.

— Был у них этот базовый оптимизм. — И вдруг он сказал: — Ух ты, там Бет Доэрти.

Я начала поворачиваться, остановилась, потянулась за пакетиком с джемом, чтобы чем-то занять себя. Я бы могла ей простить ее низость, то, что она добровольно встречалась с Дорианом Каллером и что это она, по всей вероятности, написала мне в личку на «Фейсбуке» то дебильное сообщение: кем я себя возомнила? Чего я не могла простить, от чего у меня сдавливало дыхание, как от корсета, это что она (a) первая назвала полиции Омара; и (b) назвала меня дрочилкой и мусолила это целый год. Я сознаю, что это совершенно неравнозначные вещи. Я бы вынесла тысячу самых обидных кличек, чтобы выкупить Омару один час свободы. Я просто говорю, что не могла ей простить ни того, ни другого. Я сказала шепотом:

— Подожди, она сегодня дает показания?

Джефф пошевелил бровями.

— Уже давала. Вчера утром. С каких это пор я знаю больше тебя?

— Представь себе, я не настолько в теме.

Я догадывалась, где сидит Бет по тому, куда смотрел Джефф. Он сказал:

— Она ни за что не узнает меня. Я мог бы ей такую свинью подложить.

— Будь добр. Если она уже давала показания, что ее здесь держит?

Но я и сама могла ответить на свой вопрос: вероятность повторного вызова, обратный рейс, предусмотрительно забронированный с запасом, обещание худшей в мире встречи выпускников, возможность провести еще одну ночь подальше от дома, детей и работы. Но я знала, что ей не доставляло удовольствия находиться здесь. В отличие от Сакины, Бет не хотела в этом участвовать. Быть вызванной в суд из-за распития алкоголя несовершеннолетними двадцать семь лет спустя, объяснять, почему она не сказала полиции о своей фляжке за кулисами, бледно выглядеть перед защитой, желающей знать, почему она назвала Омара, — ничто из этого не поднимало настроения, даже без цирка с репортерами. Бет была одной из немногих учениц Грэнби, дававшей показания на первом процессе, — и кто мог знать, как это аукнется теперь? Будь я на ее месте, я бы давно уехала.

Джефф сказал:

— Я слышал, ее муж основал эту… как называется эта фирмочка с логотипом бобра? Нет, не бобра — выдры.

— Ну и как она?

— Ты даже свой подкаст не слушаешь? Вчерашний выпуск был о ней, а потом все о том, как они пытались распять тебя там с Бритт. И это была полная хрень.

Я сказала:

— Подозреваю, я здесь теперь для приманки. Пока я в городе, я буду привлекать внимание обвинения, но в итоге — сюрприз — меня так и не вызовут.

Джефф сказал:

— Окей, она присела возле стойки с апельсиновым соком. В общем, да, в основном говорили о фляжке. Она не помнит, чтобы Талия пила, только признала, что фляжка ходила по рукам. После чего ее в основном гоняли по тому, о чем она говорила полиции в девяносто пятом.

— Нет. Подожди, я не хотела, чтобы ты говорил это. Мне нельзя…

— Тихо, тихо, тихо, ты не слушаешь подкаст, не говоришь с другим свидетелем. Ты просто ешь овсянку. Сидишь такая, никого не трогаешь, наворачиваешь эту овсянку.

Я отправила в рот полную ложку.

— Держалась она не очень. Защита типа… честно, они выставили ее этакой расисткой или, во всяком случае, снобкой. У нее все сводилось к тому, что «все знали» насчет Омара, а они такие: «То есть вы говорите, что опирались в значительной мере на сплетни».

Я сказала:

— А сами показания транслируют?

Когда я последний раз говорила с Ольхой, он не был уверен, получит ли такое разрешение или сможет ли хотя бы записать звук в нормальном качестве.

— Только самый сок, — сказал Джефф. — Ты когда-нибудь высиживала от и до? Девяносто девять процентов скучища.

Я сказала:

— Окей. Съем еще ложку овсянки. Просто скажи, было ли что-то из ряда вон. Типа что-то такое, чего я, по-твоему, не знаю.

— Это вряд ли. А, ее спросили, бывала ли она сама в сарае для инвентаря и знала ли других ребят, кто бывал. Потому что, ты же знаешь, обвинение утверждало, в предварительном заявлении, что перемена места ничего не меняет, потому что у Омара был ключ от сарая. Эта дверь вообще закрывалась? Бет… о черт.

Он опустил взгляд себе в тарелку, внезапно увлекшись кусочками еды, размокшими в сиропе.

Я оглянулась как раз вовремя, чтобы заметить Бет Доэрти, направлявшуюся к нашему столику. Она выглядела на свой возраст, но похоже, проводила каждый отпуск в йога-центре где-нибудь на острове. Лицо обветренное, но такое ухоженное. Нигде ничего не висит, только тонкие морщинки, которые она легко могла убрать с помощью ботокса, но была достаточно уверена в себе, чтобы этого не делать. Светлые волосы, заправленные за уши, были все так же красиво мелированы, но короче, чем раньше. Она едва задержалась возле нашего столика.

— Глазам своим не верю, — сказала она, словно героиня молодежного фильма.

Мне бы следовало улыбнуться и сказать, что я тоже рада ее видеть, но не успела она удалиться, как я сказала:

— Меня вызвали как свидетельницу. Как и тебя.

Бет развернулась, провела языком по зубам и два раза чинно хохотнула. Она сказала:

— Чему ты, блин, была свидетельницей, Боди? Ты же просто из кожи вон лезешь ради внимания. На книгу уже контракт подписала?

Джефф сказал:

— Нет, но ее альбом выходит во вторник.