вытянув руки, нырнул головой в снег.

– За что ты его?

Федя вскинул глаза. Перед ним на вороном жеребце горцевал чубатый молодой парень в дубленом полушубке и фуражке с красным кантом. В левой руке - повод, в правой - шашка. На лезвии клинка - рубиновые капельки застывшей на морозе крови.

– За дело... ядри его в корень!
– Федя бросил винтовку.
– Здесь кончать будешь?

– Я тебя начальству сдам, - расхохотался чубатый, - Уж больно ты личность интересная.

– Сдавай, - кивнул Федя.
– Только сперва я закурю, ладно?,

– Дыми.
– Чубатый повернул коня и велел Феде следовать за собой.

Они прибыли в штаб полка, который расположился в поповском доме, и чубатый, велев Феде обождать, легко взбежал на высокое крыльцо с резными перилами и

скрылся за дубовой дверью.

– Товарищ командир, разрешите доложить?

Сырцов поднял на вошедшего веселые, еще но остывшие от возбуждения прошедшего боя глаза, насмешливые, умные.

– Докладывай, Лысенков.

– Интересную личность привел.

– Кто такой?

– Беляк.

– А чем интересен?

– Своего же из винтаря срезал. Спрашиваю: за что?Говорит: за дело.

– Давай его сюда.

Лысенков выскочил на порог, гаркнул;

– Заходи!

Федя зашел.

– Ты кто?
– смерив его тяжелым взглядом, спросил Сырцов.

– Ординарец командира полка Федор Машков, - привычно ответил Федя.

– А где твой командир?

– Без понятия.

Сырцов сделал шаг вперед, глаза превратились в ледяные щелочки.

– Отвечай! Иначе в расход пущу, мать твою...

Федя пожал плечами.

– Я согласие дал.

– На что?

– На расход. Так что можете приступать.

Глаза-щелочки распахнулись, запрыгали веселыми чертиками.

– Миша, что с ним делать?

Сидевший у окна человек в щегольской, ладно пригнанной военной форме до блеска надраенные сапоги, галифе, застегнутый на все пуговицы китель глубоко

затянулся и, выпустив колечко дыма, сказал:

– Отпусти. Пусть катится на все четыре стороны.

Сырцов сел за стол, устало смежил веки.

– Катись!

– Куда?

– Тебе сказали: на все четыре стороны.

Такого расклада Федя никак не ожидал. По его вине - сапоги-то взял он погиб, по всей вероятности, полковник. А со смертью полковника кончилась и его, Федина, жизнь - куда он без него? А если даже допустить, что полковник жив, то как он ему будет смотреть в глаза? Нет, в любом случае нема ему прощения, и Федя, тряхнув чубом, твердо сказал:

– Мне катиться некуда. Так что приступайте, вашблагородь.

– К чему?

– К расходу.

Здесь уже Сырцов взъярился не на шутку.

– Лысенков!
– заорал он, бешено сверкая белками синеватых глаз.
– Отдай этому идиоту винтовку, пусть, значит, сам рпсходустся!

Лысенков протянул Феде винтовку, легонько подтолкнул к двери.

– Топай!

Когда Федя вышел, Сырцов крепко растер пальцами лоб, пробормотал: "Ничего не понимаю!" - и соображающим взглядом уставился на Лысенкова.

– Где ты его взял?

– В баньке, возле крайней хаты,

Сырцов накинул шинель и скомандовал.

– За мной!

Они быстро дошли до крайней хаты, и Сырцов, не постучавшись, грубо рванул дверь на себя. Вошел.За столом, обхватив голову руками, сидел средних лет

мужчина с пугающе властными строгими чертами лица и надменным, проникающим насквозь взглядом. Он был в нательной рубашке и галифе. Напротив него пригорюнилась молодая, с хорошей грудью бабенка. "Хозяйка, наверное", подумал Сырцов, поздоровался, на что ему ответили вежливым наклоном головы, и, заметив на спинке стула китель с золотыми полковничьими погонами, коротко спросил:

– Ваш?

– Мой, - кивнул Вышеславцев.

Сырцов посмотрел на Лысенкова, который статуей застыл у порога и у которого на физиономии тоже было написано полнейшее непонимание происходящего, перевел

взгляд на полковника, хотел крикнуть: "Ну чего расселся, белогвардейская рожа!" - но, вспомнив слова Дольникова: "Сырцов, запомните: грубость унижает человека",

как можно мягче проговорил:

– Господин полковник... Объясните, пожалуйста, почему вы не удрали?