Я быстро возвращаюсь к облику Даны, в памяти вспыхивает тот ужас, та боль, смешанная с новым страхом.

Всё тело болит, и, когда я раздеваюсь, замечаю, что некоторые синяки уже начинают проступать: опухший, потемневший глаз, который будет трудно скрыть, разбитая и распухшая губа, фиолетовые следы на запястьях, на шее, на ребрах, на бедрах…

Я умываюсь, как могу, и, пока занимаюсь этим, думаю о том, чтобы предупредить пташку; показать ей, как выглядят теперь мое лицо и тело, чтобы она смогла скопировать их, и Эрис не заметил бы подмены. С трудом одеваюсь и обуваюсь, но так и не выхожу из комнаты. Останавливаюсь перед скромным туалетным столиком, перед плохо отполированным зеркалом, где мое отражение искажается в нескольких местах.

Я представляю себе, как рассказываю ей, что случилось, и в моих глазах загорается гнев, смесь ярости и беспомощности.

Всё могло бы сложиться иначе. Я могла бы показать ей записку, позволить ей самой заняться этим делом; но нет, я должна была взять всё в свои руки. Я должна была сама прийти в ту комнату.

Решаю не идти к ней.

Принимаю облик незнакомой женщины и спускаюсь на кухню как обычная служанка, чтобы добыть несколько ингредиентов для компресса, который бы облегчил боль от ударов, и для тоника с противозачаточным эффектом.

В течение нескольких дней я не выхожу из своей комнаты в образе Даны.

Днем я лежу в постели, дожидаясь, пока боль утихнет и следы исчезнут; когда же гнев вновь поднимается, я повторяю себе, что всё это ради Высшего Блага, и стараюсь избавиться от воспоминаний о прикосновениях Эриса. Но воспоминания атакуют меня, воспоминания о других приказах, других заданиях, и я пытаюсь их укротить, пытаюсь забыть.

По ночам я крадусь по тускло освещенным коридорам, мимо кухни, где всегда кто-то перешептывается, и через конюшни, которые в последнее время стали слишком людными, поскольку во дворец постоянно прибывают солдаты. Так я узнаю секреты, о которых, похоже, Воронам знать не положено.

С мятежами что-то не так. Они не кажутся единичными событиями, как пытается представить Эрис. Лишь слуги и несколько солдат, кажется, понимают, что спокойная покорность волков подошла к концу.

Я пишу письмо для Ордена. Хотя обмен сообщениями в обоих направлениях, когда идет замена личности, редкость, у меня есть способы передать его. Я знаю, что послания разносит мальчишка из кухни, который выполняет роль гонца и может свободно перемещаться.

Но письмо заканчивает свой путь в огне камина, и Вороны так и не получают предупреждение, потому что я не хочу его отправлять.

Я уже настрадалась из-за Ордена, из-за того самого Блага; того Блага, ради которого мы должны делать то, что делаем, ради которого мы обязаны отказываться от своих жизней, от своей любви. Но на этот раз гнев сильнее, опаснее. Я чувствую, как он укореняется внутри меня, извивается, царапая мне душу, вопрошая снова и снова: зачем, зачем, зачем… не давая мне покоя.

Я почти ничего не делаю, кроме как думаю, а когда засыпаю, мне снится Амита. Иногда мне снится Эрис, а в самых ужасных снах они оба появляются вместе. Амиту раскрывают, и Эрис приказывает сжечь её на костре. Именно он поджигает дрова, на которых она будет гореть, а я не могу двигаться, не могу кричать, не могу её спасти. Я заперта в своей маске, вынуждена смотреть и аплодировать, пока она умирает.

Вот почему, когда несколько дней спустя приходит новая записка с символом ворона, часть меня радуется приказу. Я устала думать, задавать себе вопросы и тонуть в воспоминаниях, которые уже никогда не вернутся.

Но, узнав свою миссию, я сразу меняю мнение.

Записка короткая, требовательная и не оставляет места для сомнений:

«Мир в королевстве Эрея зависит от того, чтобы солдат королевской гвардии Тристан умер в ближайшие часы. Яд не подходит».

Я быстро избавляюсь от записки и одеваюсь, чтобы скрыть следы побоев: длинные рукава и толстый слой грима, который, впрочем, не может замаскировать опухший и потемневший глаз.

У меня мало времени, чтобы подготовиться, собрать информацию о Тристане или узнать его слабости. У меня нет возможности задаться вопросом, что он сделал, чтобы заслужить смерть.

Я нахожу его и действую.

Мне нужно перехватить его во время обхода, сменив облик на безымянный: женщина, с которой я однажды столкнулась на Острове Воронов, — лицо, которого стражники не видели и не увидят больше никогда.

Во дворце царит суета с тех пор, как Эрис вернулся после подавления одного из мятежей. Поэтому я стараюсь действовать быстро, чтобы не привлечь к себе лишних взглядов. Я ищу Тристана и нахожу его на патруле с товарищем, с которым он, похоже, делит какую-то шутку, которую они обсуждают вполголоса. Говорю уверенно:

— Солдат Тристан, ваше присутствие немедленно требуется в королевских покоях.

Я тут же поворачиваюсь, как будто даже не допускаю, что он может возразить.

— В покоях? Подождите! Кто требует моего присутствия? И кто вы?

Я оборачиваюсь, не замедляя шага, и выдавливаю натянутую улыбку.

— Его высочество, наследный принц Эрис, — отвечаю с напряжением, как будто это, само собой разумеется. — Меня послали, чтобы привести вас к нему.

Тристан хмурится. Он не двигается, и это вынуждает меня остановиться на несколько шагов от солдат. Несколько мгновений я думаю, что он не попадется в ловушку и мне придется убить его напарника тоже.