На его губах появляется зловещая улыбка. Он кивает.

Ему не удаётся сразу выйти. Ему приходится настоятельно просить, прежде чем, наконец, дверь открывают и его отпускают.

Я благодарю тишину и одиночество, а когда мои мысли успокаиваются и тело начинает восстанавливаться, я погружаюсь в сон.

Этой ночью я сплю урывками, чувствуя слабость и жар. Сквозь сны и кошмары я снова думаю о том, как Кириан аккуратно раздевает меня, как он смотрит на моё тело, и понимаю, что часть меня готова встретить любые угрызения совести, с которыми я столкнусь на утро.

Мы продвигались так быстро, как только позволяла нам толпа. Вчера мы потеряли целый день, так как я была слишком слаба, чтобы продолжить путешествие. Сегодня мне всё ещё трудно держаться на коне, мышцы болят, а всё тело отчаянно просит свернуться калачиком на первой же более-менее мягкой поверхности, которую удастся найти. Но времени на отдых больше нет.

Вчера я проспала почти весь день, а в редкие моменты бодрствования я не упустила случая выразить своё глубокое разочарование герцогу, который управляет этим городом. Я пообещала, что их величества узнают о его методах правления.

Кириан весь день был недосягаем. Когда утром я спросила, связано ли это с ведьмами и платой, которую ему пришлось заплатить, он отказался отвечать. Возможно, так и лучше. В те моменты, когда я была в бреду, я рассказала ему слишком много. Эти признания всё больше отдаляли меня от образа Лиры, который он себе создал, и опасно приближали к тому, чего он действительно хотел.

Настоящая Лира не стала бы беспокоиться о цене. Мне тоже не стоит.

— Что происходит? — спрашиваю я, перекрикивая шум толпы.

Нас не так много, но мы привлекаем достаточно внимания, чтобы люди обычно уступали нам дорогу. Но теперь мы не можем продолжать движение.

Кириан отвечает, не поворачиваясь ко мне.

— Ведьма.

Холодок пробегает по моей спине, и я наклоняюсь вперёд, чтобы между людьми рассмотреть, как женщину поднимают на деревянную платформу и загоняют в клетку.

Это место позора для воров и убийц, прежде чем их ведут на суд, где им предстоит заплатить за свои преступления. Я никогда не видела человека в одной из этих клеток, и зрелище, честно говоря, пугает.

Женщина цепляется за прутья, пока стражники запирают дверь на замок, а её мольбы звучат сквозь шум толпы, постепенно стихая, пока не остаётся только её тихий плач.

— Пойдёмте отсюда, — прошу я. — Пожалуйста.

Нирида бросает на меня взгляд, затем кивает и направляет своего коня вперёд. Некоторые из её людей кричат, приказывая толпе расступиться.

Эту женщину оставят под открытым небом на всю ночь, даже если зима убьёт её раньше, чем начнётся суд. Всем, кто будет проходить мимо, позволят увидеть её в худший момент её жизни, осудить её, посмеяться, пожалеть или испугаться. А завтра, если она всё ещё будет жива, её приговорят за колдовство, потому что для вынесения приговора достаточно двух свидетельств.

Когда мы проезжаем мимо платформы, я, несмотря на то, что женщина рыдает, стоя на коленях в пространстве слишком тесном для того, чтобы встать, стараюсь не смотреть на неё. Я отвожу взгляд, сдерживаю подступающую тошноту и продолжаю ехать дальше.

Когда мы выезжаем за пределы города, Кириан предлагает сделать привал, и капитан Нирида соглашается.

Я так устала, что даже не могу скрыть, как сильно это меня радует. На этот раз мы останавливаемся в маленькой гостинице, и я сразу иду спать, как только мы с Кирианом оплачиваем две комнаты с общими дверями. У меня нет никакого желания осматривать это место и снова сталкиваться с неприятными сюрпризами.

Когда я просыпаюсь и обнаруживаю, что на улице уже стемнело, я прошу принести ужин в комнату. Слуга, который его принёс, только что ушёл, как вдруг раздаётся новый стук в дверь. Открыв её, я вижу Кириана, который заходит без приглашения.

Я уже готова сделать ему замечание, но понимаю, что никакие слова не будут иметь ни малейшего толка.

— Чего ты хочешь? — спрашиваю, не закрывая дверь.

Я надеюсь, что открытая дверь станет для него достаточным намёком на то, что пора исчезнуть.

Кириан приподнимает брови, но, похоже, не понимает намека. Он снимает камзол, под которым оказывается красивый жилет с тёмно-синей оторочкой и белая рубашка, подчёркивающая его смуглую кожу.

Он сам протягивает руку, закрывает дверь и даже не утруждает себя объяснениями.

Его взгляд перемещается на ужин, который стоит на столе у окна.

— Ну надо же, — дразнит он, — как любезно с твоей стороны. Не стоило утруждаться.

Он бросает камзол на стул и, не церемонясь, садится. Его пальцы тут же тянутся к тарелке с ароматными жареными овощами, которые выглядят весьма аппетитно.