“Я видел труды Гиппократа”, - сказал Соклей. “У меня сложилось впечатление, что он лечил пациентов со всевозможными заболеваниями”.

“Он пытался вылечить их”, - ответил Ификрат. “Принесло ли его лечение пользу, достойную оболоса, вероятно, будет другой историей. Ни один человек не может быть врачом без того, чтобы ему не тыкали в лицо собственным невежеством дюжину раз на дню. Вы не представляете, как неприятно наблюдать, как пациент умирает от чего-то, что кажется незначительным - и это, несомненно, было бы так, если бы я только знал немного больше ”.

“О, но я верю”, - сказал Соклей. Ификрат выглядел неуверенным, пока не объяснил: “Я видел, как люди на борту "Афродиты " умирали от лихорадки после ран в живот, которые, казалось, должны были зажить через несколько дней. Можете ли вы сказать мне, почему это происходит? “

“Нет, и я хотел бы, чтобы я мог, потому что я тоже это видел”, - сказал врач. “Жизнь хрупка. Крепко держись за это, потому что никогда не знаешь, когда это может ускользнуть ”. С этим обнадеживающим советом он отправил Соклея восвояси.

После первого заседания Ассамблеи, на котором Деметрий, сын Антигона, проголосовал за почести, которые могли смутить одного из двенадцати Олимпийцев, Менедем не вернулся. Он увидел все, что хотел увидеть, и больше, чем мог с готовностью переварить. Он ожидал, что Соклей будет продолжать ходить, когда сможет, но его двоюродный брат тоже держался подальше от театра. Очевидно, что и для него одного сеанса было достаточно.

Протомахос, с другой стороны, продолжал посещать Собрание всякий раз, когда оно созывалось. Менедем не мог винить его за это. В конце концов, он был афинянином, у него был интерес к процессу, которого не было у родосцев. У него также было право высказываться и право голоса.

Однажды утром, вскоре после того, как Менедем и Соклей продали Деметрию свои трюфели, Протомахос вернулся из театра с таким выражением лица, которое могло бы быть у него, если бы он наступил босиком на большую кучу собачьего дерьма прямо перед домом. Менедем вернулся с агоры, чтобы купить еще духов, и уже собирался уходить, когда ворвался Протомахос. Возмущенный взгляд хозяина нельзя было игнорировать. “Клянусь Зевсом, о наилучший, что случилось?” Спросил Менедем. Он не думал , что Протомахос выглядел бы так, если бы только что узнал, что Ксеноклея изменяла ему, но он не был уверен.

К его облегчению, родосский проксенос не смотрел на него сердито. Протомахос сказал: “Ты был там, когда Деметрий впервые прибыл в Афины”.

“Да”, - сказал Менедем: простое соглашение казалось достаточно безопасным.

“Вы видели, как мы унижали себя, осыпая почестями его и его отца”.

“Да”, - снова сказал Менедем.

“И, без сомнения, ты не думал, что мы можем пасть еще ниже”, - продолжил Протомахос. Он запрокинул голову и рассмеялся. “Показывает, что ты знаешь, не так ли?”

“О боже”, - Менедем испугался, что может догадаться, к чему это приведет. “Что Стратокл сделал сейчас?”

“Это был не Стратольд”, - ответил проксенос. “У нас в полисе больше, чем один льстец. Разве нам не повезло?” Его слова звучали так, будто он не думал, что афинянам повезло.

“Тогда кто?” Спросил Менедем.

“Брошенный бродяга по имени Дромоклид из Сфеттоса”, - сказал Про-томахос. “Сфеттос - деревня на дальней стороне горы Химеттос, здесь, в Аттике. В Химеттосе хороший мед; в Сфеттосе есть смутьяны. Этот Дромоклейд предложил, чтобы Деметрию оказывались те же почести, что Деметре и Дионису, всякий раз, когда он посещает Афины.”

“Оймой! Это довольно плохо”, - сказал Менедем. “Неужели он не понимает, что есть разница между тем, чтобы быть названным в честь бога и быть им самим? Я могу понять, почему некоторые люди говорят, что Александр был полубогом - посмотрите на все, что он сделал. Но Деметрий? Прости, но нет.”

“У тебя есть немного здравого смысла, родианец”, - печально сказал Протомахос. “Это больше, чем я могу сказать от имени Ассамблеи”.

“Вы хотите сказать, что они приняли эту резолюцию?” - В смятении сказал Менедем.

“Они, конечно, сделали”, - крикнул Протомах, требуя вина. Когда раб поспешил за ним, проксенос повернулся обратно к Менедему. “Прости, лучший, но я должен смыть этот привкус со своего рта. Присоединишься ко мне?”

“Спасибо. Я так и сделаю, я нисколько тебя не виню, - сказал Менедем, - И выглядел ли Деметрий таким застенчивым и смущенным, как тогда, когда мы с Соклеем пришли с тобой?”

“Его там даже не было”, - ответил Протомахос. “Дромоклейдес все равно это сделал. Я полагаю, Деметрий рано или поздно услышит об этом, когда встанет с постели с той женщиной, которая сейчас с ним.” Менедем вспомнил ту хорошенькую девушку, которую он мельком увидел, когда они с кузеном обедали с Деметриосом. Но Протомахос еще не закончил. Когда раб вернулся с вином - он также включил кубок для Менедема, - родосский проксенос продолжил: “Это был не единственный указ, который сегодня издал наш новый Перикл. Клянусь собакой, нет!
– даже близко нет ”.