“Подвиньтесь немного, сэр, если вам угодно”, - сказала девушка. Соклей подчинился. Она опустилась перед ним на колени и начала. Некоторое время смущение не позволяло ему подняться. Это тоже заставило бы Алкета посмеяться над ним; македонянам нравилось глумиться над изнеженными эллинами. Но затем удовольствие, которое приносили ее губы, заставило его забыть смущение и все остальное, кроме того, что она делала. Как и тетрархос, он прижал ее голову к себе и застонал, когда она довела его до пика.

После этого он подарил ей дидрахм: компромисс между обычной ценой таких вещей и его желанием не казаться слишком скупым после экстравагантной щедрости македонца. И снова она заставила монету исчезнуть, хотя была обнажена.

Соклей повернулся к Алкетасу, чтобы поговорить о Библиане. Прежде чем он успел, разразилась потасовка. Это была не игра - македонцы опрокидывали диваны, когда колотили друг друга. Один разбил чашку о голову другого. Все больше мужчин бросалось в драку, не для того, чтобы разнять ее, а чтобы присоединиться к ней. Разбилось еще больше посуды. Вопли боли смешивались с воплями ликования.

Алкетас прокричал что-то по-македонски. Он повернулся к Соклеосу и снова перешел на понятный греческий: “Теперь у нас что-то получается!”

“Правда?” Спросил Соклей. Алкетас даже не потрудился ответить. Он бросился в драку, пуская в ход кулаки и ноги. Чашка просвистела мимо головы Соклеоса и разбилась о раму дивана позади него. Он хотел быть где-нибудь, где угодно, в другом месте. Желание принесло столько же пользы, сколько обычно.

“Добрый день, лучший”, - сказал Менедем, входя в андрон Протомахоса. Солнце только что взошло. День обещал быть теплым и ясным. Роллер, птица размером с галку, с сине-зеленой головой и грудкой и каштановой спиной, сидела на черепичной крыше напротив внутреннего двора. Его карканье напомнило Менедему о вороне, но ни у одной вороны никогда не было таких великолепных перьев.

“И тебе”, - ответил родосский проксенос. Он указал на чашу для смешивания. “Выпей немного вина. Раб через минуту принесет тебе кашу”.

“Спасибо”. Менедем налил чашу для себя. Он поднял ее в знак приветствия. “За ваше здоровье”. Когда он выпил, он поднял бровь. “Это крепкая смесь, особенно для утра. Есть ли на то причина?” Протомахос не казался человеком, который начинает день с того, что у него округляются глаза, но более чем одна чашка этого вина сделала бы свое дело. Менедем осторожно отхлебнул. Как и сказал проксенос, раб принес ему завтрак.

“Я должен сказать, что есть”. В голосе Протомахоса звенела гордость. В том, как он потянул из своей чашки, не было ни малейшей осторожности. “Я собираюсь стать отцом”.

“Поздравляю, лучший! Это действительно очень хорошие новости. Пусть это будет сын”. Менедем говорил так естественно, как только мог. Часть хороших новостей, которые он увидел, заключалась в том, что Ксеноклея, должно быть, переспала с Протомахосом достаточно недавно, чтобы он был уверен, что он станет отцом. Менедем и сам не был в этом так уверен, но мнение Протомахоса было тем, что имело значение.

“Я надеюсь на это. У нас был сын, много лет назад, но он умер, не дожив до своего первого дня рождения”. Улыбка Протомахоса погасла. “У многих детей так бывает. Ты знаешь, что рискуешь, любя их, но ты действительно ничего не можешь поделать, когда они улыбаются тебе. А потом их тошнит, и...” Он развел руками. После очередного глотка вина он продолжил: “У нас тоже есть наша дочь, которая вышла замуж и уехала в дом своего мужа. Знаешь, я думаю, что буду растить этого ребенка, даже если это тоже окажется девочка ”.

“Рад за вас”, - сказал Менедем. “Не многие семьи воспитывают двух дочерей”.

“Я знаю, что это редко делается”, - ответил Протомахос. “Но с таким количеством лет между ними, я могу себе это позволить”. Он начал поднимать свою чашку еще раз, затем уставился в нее с ошеломленным выражением на лице: казалось, он был застигнут врасплох, обнаружив, что она пуста. Однако даже после того, как он наполнил его, недоумение не исчезло. “Женщины забавны”, - заметил он ни к чему конкретному.

“О, да”, - сказал Менедем. До сих пор он никогда особо не задумывался об обычае выставлять нежеланных младенцев напоказ. Это было просто то, что люди делали, когда им было нужно. Чтобы отдать ребенка, который мог быть его , на растерзание стихии, хотя… Он испытал поразительное облегчение от того, что Протомахос сказал, что не сделает этого.

Если бы проксенос не налил тот первый кубок крепкого вина так рано в тот день, он, возможно, не продолжил бы. Но он сделал: “Какое-то время мы с женой делали все, что могли, чтобы убедиться, что она не забеременеет. Однако недавно она решила попробовать завести еще одного ребенка. Я был достаточно рад пойти с ней - гораздо веселее кончать внутри, чем проливать семя ей на живот. И веселее, чем в ее проктоне, хотя я не думаю, что все поехали бы туда со мной ”.