17 июня: «Это вина Н[иколаши] и Витте, что вообще существует Дума, и тебе она причинила более хлопот, чем радости. Ах, мне не нравится, что Николаша участвует во всех этих больших заседаниях, в которых обсуждаются внутренние вопросы. Он так мало понимает нашу страну, но импонирует министрам своим громким голосом и жестикуляцией. Я временами прихожу в бешенство от его фальшивого положения… Никто не знает, кто теперь император… Похоже на то, словно Н. все решает, выбирает, сменяет. Это меня совершенно убивает».

25 июня: «Мне противно, что ты находишься в Ставке… что слушаешься советов Н., а это нехорошо и этого не должно быть – у него нет прав так действовать… вмешиваясь в то, что касается тебя. Все возмущены тем, что министры отправляются с докладами к нему, как будто бы он теперь государь. Ах, мой Ники, все делается не так, как следовало бы, и потому Н[иколаша] держит тебя поблизости, чтобы заставить тебя подчиняться всем его идеям и дурным советам».

Государь не разделял опасений императрицы относительно намерений великого князя. Он его уважал и целиком (и вполне оправданно) доверял ему. Во время посещения Ставки Палеологом посол однажды вздумал в присутствии главнокомандующего обсуждать решения императора. Великий князь осадил француза, заявив, что никогда не обсуждает решения Его Величества, если тот не соизволит обратиться к нему за советом. Когда среди некоторых чинов армии поползли слухи, распространяемые неприятельскими агентами, что незачем, дескать, русским воевать с Германией, «в приказе по армии он [Николай Николаевич] объявляет низким преступлением этот предательский прием врага и заканчивает так: „Всякий верноподданный знает, что в России все, от главнокомандующего до простого солдата, повинуются священной и августейшей воле помазанника Божия, нашего высокочтимого императора, который один обладает властью начинать и оканчивать войну“».

Николай II всячески пытался сгладить отношения между Александрой Федоровной и великим князем. Он возражал супруге: «Голубка моя, я не согласен с тобой, что Н. должен остаться здесь на время моей поездки в Галицию. Напротив, именно потому, что в военное время я отправляюсь в завоеванную провинцию, главнокомандующий должен сопровождать меня. Он едет со мной, а не я с ним».

По мере того как отступление русских войск продолжалось, государь все больше укреплялся в мысли принять на себя верховное командование. Видя нависшую над армией и державой опасность, император чувствовал себя обязанным объединить гражданскую и военную власть и возложить на себя всю ответственность за судьбы России. На заседании Совета министров, во время которого великий князь Николай Николаевич подвергся ожесточенным нападкам за его методы руководства военными действиями, премьер-министр Горемыкин предостерег коллег: «Я считаю своим долгом вновь напомнить членам Совета быть чрезвычайно осмотрительными, говоря с императором относительно Ставки и великого князя. Недовольство великим князем в Царском Селе приобрело такой характер, какой может привести к серьезным последствиям. Боюсь, ваши упреки могут послужить поводом к значительным осложнениям».

5 августа пала Варшава. А. А. Вырубова вспоминала: «Я помню вечер, когда императрица и я сидели на балконе в Царском Селе. Пришел государь с известием о падении Варшавы; на нем, как говорится, лица не было; он почти потерял свое всегдашнее самообладание. „Так не может продолжаться, – воскликнул он, ударив кулаком по столу, – я не могу все сидеть здесь и наблюдать за тем, как разгромляют армию; я вижу ошибки – и должен молчать!“»

Три недели спустя государь и императрица совершили автомобильную поездку в Петроград. Сначала отправились в Петропавловскую крепость и в соборе на коленях молились у царских гробниц. Оттуда поехали в Казанский собор и несколько часов молились, коленопреклоненные, у чудотворной иконы Казанской Божией Матери, прося помощи и наставления. Вечером того же дня члены Совета министров были вызваны в Александровский дворец. В тот вечер император обедал в обществе государыни и Анны Вырубовой. Фрейлина вспоминала: «Я обедала у Их Величеств до заседания, которое назначено было на вечер. За обедом государь волновался… Уходя, он сказал мне: „Ну, молитесь за меня!“ Помню, я сняла образок и дала ему в руки. Время шло. Императрица волновалась за государя… Накинув шаль, она позвала детей и меня на балкон, идущий вдоль дворца. Через кружевные шторы в ярко освещенной угловой гостиной были видны фигуры заседающих; один из министров, стоя, говорил».

Все без исключения (кроме премьера и министра юстиции А. А. Хвостова) министры были против решения государя, указывая на то, что, если глава государства все свое время будет проводить в Ставке, за восемьсот верст от столицы, это приведет к дезорганизации механизма государственного управления. Они утверждали, что в случае военных поражений и политических неурядиц вина будет возложена на императора. Последний аргумент, к которому они прибегли, заключался в том, что ни в коем случае не следует отправляться на фронт тогда, когда армия терпит поражения. По словам Вырубовой, выслушав «все длинные, скучные речи министров, Николай II сказал примерно так: „Господа! Моя воля непреклонна, я уезжаю в Ставку через два дня“».

Характерно письмо, адресованное императором великому князю. Красноречивыми словами похвалы в рескрипте, освобождающем генералиссимуса от его поста, государь сумел пощадить гордость великого князя. Царский рескрипт гласил: «Ваше Императорское Высочество! Вслед за открытием военных действий причины общегосударственного характера не дали мне возможности последовать душевному моему влечению и тогда же лично встать во главе армии, почему я возложил верховное командование всеми сухопутными силами на Ваше Императорское Высочество.

Возложенное на меня свыше бремя царского служения Родине повелевает мне ныне, когда враг углубился в пределы империи, принять на себя верховное командование действующими войсками и разделить боевую страду моей армии и вместе с нею отстоять от покушений врага русскую землю.

Пути Промысла Божия неисповедимы, но мой долг и желание мое укрепляют меня в этом решении из соображения пользы государственной.

Признавая, при сложившейся обстановке, необходимость мне Вашей помощи и советов по нашему Южному фронту, назначаю Вас, Ваше Императорское Высочество, наместником моим на Кавказе и главнокомандующим доблестной Кавказской армии, выражая Вашему Императорскому Высочеству за все Ваши боевые труды глубокую благодарность мою и Родины…»

Рескрипт был вручен великому князю самим военным министром Поливановым, приехавшим в Ставку. «Слава Богу, – просто произнес генералиссимус. – Государь освобождает меня от тяжелой обязанности». Приехав в Ставку, царь написал супруге: «Пришел Н[иколаша] с доброй, славной улыбкой и спросил, когда я прикажу ему уехать. На следующий день за завтраком и обедом он много говорил и был в хорошем настроении».

Отставка великого князя была встречена немцами со злорадством. «Великий князь, – писал впоследствии Людендорф, – был поистине великим воином и стратегом». И солдаты, и офицеры русской армии расстались с ним с грустью, однако из-за летних поражений ореол вокруг имени бывшего главнокомандующего поблек. В Сиреневой гостиной Александровского дворца низвержение генералиссимуса было воспринято как большая личная победа.