Остальное — это игры!"

Эрнест Хемингуэй

Остальное было делом техники. Я выкатил машину из гаража на нейтралке, а потом завел ее на улице. Артур даже не проснулся, когда двигатель Москвича забасил своим гоночным голосом.

Я осторожно тронулся с места и медленно двинулся по территории. Метров через десять я включил ближний свет.

Подъезжая к проходной, я заметил, что ворота автобазы были постоянно открыты.

Видимо, потому что, каждую минуту на территорию возвращались другие водители на грузовиках и микроавтобусах с символикой Академии наук на бортах.

Смена подходила к концу, а сторожа нигде не было видно, хотя в его помещении горел груз.

В душе засвербило желание выехать за территорию и прокатиться на гоночном Москвиче, хотя бы метров двести.

Внутренний голос с каким-то незнакомым тембром спросил:

— Куда ты, дебил малолетний, собрался? Возвращайся обратно!

Но жгучее стремление разогнать спортивную машину и ощутить разницу в скорости будто отключило разум.

И хотя, я явственно чувствовал опасность — я не сумел противостоять соблазну.

Я еще раз внимательно осмотрелся. До меня и до гоночного четыреста двенадцатого с номером «7» на борту, никому не было дела.

Семь всегда было для меня любимым числом. Поэтому дождавшись «окна» между возвращающимися в гараж грузовиками медлено выехал на прилегающую улицу.

Машина была великолепна, ее педаль газа слушалась моего малейшего движения, а упругая подвеска молчаливо скрашивала неровности рельефа. Ни скрипа, ни мелкого стука.

Я испытал, что-то подобное эйфории. Для меня поездка за рулем всегда была большим праздником, а теперь, когда я вел спортивный Москвич это был ни с чем не сравнимый восторг.

Сначала я думал, что сделаю просто круг вокруг автобазы и вернусь на место, но совершенно случайно свернул в незнакомый переулок и, влекомый московским автомобильным потоком через минуту выехал на Ленинский проспект.

Это стало большой проблемой потому что теперь для того, чтобы вернуться мне нужна была карта.

Я снизил скорость и начал думать, как можно попасть обратно на автобазу. Московские проспекты имели развороты не на каждом перекрестке и теперь я ехал в сторону центра.

Вспомнив, что у памятнику Гагарину есть разворот, я поехал туда. Движение было не очень активным.

Справа меня догнал старый четыреста третий Москвичонок, в нем сидели двое парней.

Они приветственно махали руками, улыбались и старались разглядеть автомобиль, на котором я двигался.

Тот, что сидел на пассажирском месте опустил стекло своего окна и прокричал:

— Сколько идет? — так он дал мне понять, что хочет узнать до какой максимальной скорости можно разогнать машину за рулем которой я сидел.

— Сто восемьдесят! — не моргнув глазом, прокричал я в ответ.

Я не соврал, потому что знал, что у машины стоял верхнеклапанный движок с полусферическими камерами сгорания и алюминиевой головкой блока.

— Ни хрена себе! А сколько лошадок?

— Точно сказать не могу, примерно сто десять, но это гоночный движок, форсированный! Так-то серийный выдает семьдесят пять лошадей.

По сегодняшним временам это очень неплохо для такого объема двигателя. Мы неплохо конкурировали с Европой.

Немцы на своих полуторалитровых БМВ тоже семьдесят пять, а итальянцы выдавали на Фиате семьдесят девять лошадей на движке объемом в тысяча четыреста девяносто кубиков.

Да, тут конечно стоит подчеркнуть, что на серийных авто мы отставали от немцев и итальянцев в крутящем моменте.

Парень поднял палец вверх.

Я увидел в глазах в глазах ребят, едущих Волги восхищение и уважение.

Какой русский не любит быстрой езды? Правильно, только хреновый русский не любит быстрой езды.

Потому что нам всегда хочется летать. Скорость — это ощущение полёта. Будто бы неведомая сила посадила тебя на крыло и несёт прекрасное будущее.

И вот уже всё летит навстречу: жизнь, километры, новые люди и приключения.

Все летит и ты летишь. Чувствуешь, что вращаешь землю своими колёсами, что свободен в этот момент и не подвластен никому, кроме себя.

Я не заметил, как подъехал к развязке с разворотом. Ленинский широкий, трехполосный проспект.

Я стал в спешке перестраиваться вправо, но в самый последний момент услышал, как мне истерично сигналит таксист из черной двадцать четвертой Волги.