За ледяным покатым горбом негромко разговаривали, оттуда несло противным дымом немецких сигарет, и, чего скрывать, говнецом. Вонь врага — Митрич уже и забыл, как оно вплотную-то бывает.

— Гранаты приготовить! — почти беззвучно заорал младший политрук.

Вот, молодец: нотки командные, а почти и не слышно. Глядишь, через пару месяцев толковый комбат вырастет.

Лично Митрич гранату уже приготовил. Даже две, поскольку позиция для гранатометания была — удобнее и не придумаешь.

— Гранатами огонь! — строго по уставу приказал товарищ Чашин, и сам, как подобает, показал пример, метнув гранату — та чуть не долетев, стукнулась о бруствер, но все же соскользнула правильно — туда, к фрицам.

Митрич взводил и швырял РГД[7]-шки. Спешил, было понятно, что немцы сейчас откроют пальбу, в траншее уже истошно завопили с четким прусским выговором. А, суки, ну погодите!

Первые гранаты уже захлопали в траншее, подотставшие еще кувыркались в воздухе, свистели осколки, а красноармеец Иванов, вжавшись в снег, снял с винтовки штык, пытался перевернуть, надеть по-боевому. Руки дергало, штык никак не защелкивался…

— Вперед, за Родину! — в голос закричал бесстрашный Чашин и, размахивая «наганом», бросился к траншее.

Пришлось догонять. С винтовкой в одной руке, с так и не нацепленным штыком в другой, Митрич чувствовал себя глуповато. Ладно, бомбы грохнули недурно, германец глушеный, сейчас разберемся.

Прыгали с матом в траншею разведчики, припозднившийся Митрич упал наверху на бугор бруствера, успел выстрелить по фигуре немца: своих и чужих — одинаково белых и расплывчатых — можно было отличить только по каскам — на фрицах имелись, а свои-русские в шапках…

Отдача «трехлинейки» глупейше столкнула товарища Иванова с бруствера — заскользил на пузе по льду, словно в детстве на зимней горке в Замоскворечье. Ах ты ж…

Митрич поймал выскользнувший штык, наконец примкнул как надлежит. Опираясь кованым прикладом, взобрался на проклятую брустверную горку…

Внизу шла пальба, орали невнятно, мелькали приклады и вспышки выстрелов, трещал лед, кости и ткань маскхалатов. Казалось, и наших там куда больше десятка, а немцев так и вообще уйма, так и набегали из-за поворота траншеи. Кричал и садил в упор из револьвера политрук.… Сбоку безумно — длиннющей очередью — застучал пулемет — в кого, не ясно…

Красноармеец Иванов уловил, что в него — возвышающегося на бруствере статуей бледно-мраморного атлета — кто-то стреляет. Шестым чувством углядел в дерущейся тьме вскинутый пистолет — припадая на колено, выстрелил в ответ. Попал — не попал, смотреть было некогда — валенки вновь заскользили, рухнул в траншею и сходу-слету нашел штыком грудь немца.

Нет, это не было уставным «длинным коли! Коротким коли! Прикладом бей», как учили в дивизии народного ополчения студентов, профессоров, заслуженных работников народного хозяйства, а заодно и примкнувшего пролетарского товарища Иванова. Тесновато в траншее было для правильного рукопашного боя. Шел по мертвым и раненым Митрич, колол «под кадык», как совершенно неверно, но нужно учил пацана в 20-м году Васька Коробов, сгинувший в тот памятный день у мельницы. Винтовочка наперевес, движения почти шутливые: цевьем вражье оружие отбить, и острием под горло коротко коснуться-приласкать. Ну, иногда и приклад к месту — встречного гада отодвинуть, а на крайний случай еще есть три патрона в магазине, их и с расчетом тратим…

…Да уж какой там расчет — это только потом кажется, когда вспоминать начинаешь, а так… кровавая толкучка, в глазах от ненависти и страха сплошная муть. Но видимо, какой-то рабочий расчет товарища Иванова вел, поскольку жив остался, а личного урона понес — только ожог от выстрела в упор. Смешно сказать — кончик носа опалило, в упор немец палил, как башку не разнес — превеликая загадка.

Слегка опомнился Митрич, когда высвобождал штык из спины пулеметчика. Уж очень точно ткнул — прямо в середку, пехотная немецкая «портупея» четырехгранную сталь заклинила. А немец у пулемета точно был отъявленный псих — припал к машине и строчит-строчит за бруствер, словно там полноценный батальон наступает.

Не было батальона, была траншея, заваленная немецкими трупами, два пулеметных гнезда и пара блиндажей.

— Оборону занимай! — кричал Прохоров. — В блиндаже гляньте, нет ли кого.

— Куда, твою?!. — зарычал Митрич, отбрасывая к стенке траншеи запаренного бойца, сунувшегося к низкой бревенчатой двери блиндажа.

Чуть приоткрыл дверь, прижимаясь ко льду траншеи, зашвырнул в блиндаж гранату. Щелкнул изнутри выстрел, толстая, еще и утепленная прибитым тряпьем дверь пулю удержала. Ухнула РГД, внутри застонали болезненно.

— Вот теперь давай! — Митрич штыком распахнул дверь, боец полоснул внутрь из автомата. Что ж, для таких вот случаев эти скорострелки и придумали.

— Тоже очень верно, — крикнул Прохоров. — Только можно было бы и «языка» взять. И дело нужное, и медаль полагается.

— Да ну их в жопу!

«Языков» все равно взяли. Одного под трупами нашли — этот обосрался и вообще не в себе пребывал, этакий третьесортный пленный. Второго повязали уже под утро, когда немцы контратаку вздумали наладить. Были подпущены поближе, потом им врезали. Ага, это когда сидишь в подготовленной ледяной твердыне, строчи себе из пулеметика да в ус не дуй. А если на тот пулемет по полю бежать и ползти нужно, так совсем иное дело, так-то, господа-камрады.