Успела вновь перебазироваться ОМГП — ближе к дорогам, на окраину городка, отсюда в любую сторону выдвигаться удобно. Теперь располагались бок о бок с саперами «Линды». Придумают же такое название отряду, прямо даже странно, что командование разрешило. С другой стороны, запоминающееся, не перепутается, другой «Линды» на фронте явно не найти. Ну, не в названии дело. Иная война пошла, сложно-связанная, все норовят плотно взаимодействовать, начальство к тому напрямую пихает, требует сработаться надежнее. Не только саперы и танкисты — что понятно, но и новых связистов придали почти целую роту, и даже малочисленный, но полноценный санвзвод — медицина новенькая, вся на машинах, ученая и строгая до последней степени непреклонности.

Митрич вспомнил новых фельдшериц, покачал головой и поправил на плече ремень неудобного автомата. В отряде прошел слух, что медицина переброшена прямиком из Москвы, очень обученная, но без фронтового опыта. Оно на то и похоже: бабенки ничего себе, на лицо гладкие, в идеально подогнанной форме, но держатся настороже, личного состава несколько опасаются. Войдет в бой отряд, начнется грязь и кровь, может нехорошо пойти. Хотя у медиков есть старший врач, тот вполне на уровне, с солдатской медалью «За отвагу» и боевым орденом, немедля взялся серьезную баню организовывать. С собой банную спец-палатку привезли, тоже какую-то экспериментальную, нового типа.

Баня Митричу понравилась, никакого сравнения с прежними. Прямо почти Сандуны[3], а не военно-полевое торопливое мероприятие. Отчего даже слегка грустно.

В последнее время вспоминалось рядовому Иванову былое, жизненное. Упорно так вспоминалось, упорядоченно. Что явно не к добру. Убьют, наверное. Или тяжко ранят. Последнее вовсе и нежелательно. Смерти Митрич совершенно не боялся, давно свыкся с мыслью. Пора бы свершиться смешному старинному пророчеству Фиры, вот только полноценно в него и раньше-то не верилось. Где Митька Иванов и где славная героическая смертушка? Нет, едва ли пересекутся, как-то по-простому случится, стукнет осколком или пулей, упадет рядовой на землю, потом похоронят в «братской». Хотя нынче тов. Иванов — танкист, значит, имеются и иные варианты. «Гремя огнем, сияя блеском стали», если боекомплект после попадания сдетонирует, обойдемся без «братской» — это ж техника, прогресс наивысшего уровня. Где ж они, танки, раньше были?

* * *

15 февраля 1942-го года

Поле между деревнями Потапово и Малое Рыжово[4].

12:02

— Вперед! Вперед, товарищи! Ура!

Нет, лежал батальон 3-й Коммунистической дивизии народного ополчения, уже ставшей 130-й стрелковой дивизией. Коммунисты среди бойцов оставались, и осознание, что нужно атаковать и взять проклятую деревню, вполне имелось. Возможности не было. Выбиты взводные командиры, убиты пулеметчики. А поле впереди все в чуть заметных телах-холмиках, если присмотреться, сотни их, в белых маскхалатах и накидках. Атаковал первой волной лыжный батальон, да там и остался. Выползали потихоньку раненые, те, что могли, тянули перебитые ноги, волочились неловко намотанные бинты. А немецкие пулеметы резали и резали по полю, словно патронов у них было бесконечно…

Красноармеец Иванов лежал и стрелял. Больше делать было нечего. Пулю за пулей клал в чуть заметный издали бугорок — там иногда угадывались огонек и снежная пыль от дрожи немецкого невидимого пулемета. Накрыть бы, а из винтовки что ему сделаешь?

Нет, пыталась помочь артиллерия. И снаряды у наших пушкарей были, только ложились уж очень неточно. Раз за разом, то ближе, то дальше… аж зло берет. Может и попадали, но там у фрицев заледенелые, толстенные, многократно облитые водой брустверы, разрыв сорокапятимиллиметрового берет ли?

Зачем атаковали развернутыми батальонами, зачем днем, словно нарочно идя под перекрестный огонь? А как надо было? Кто знал и кто умел? Имели приказ «выбить противника», уже же отбросили врага от Москвы, переломили, теперь гнать и гнать фашиста. Получалось же месяц назад? Там получалось, а здесь нет. Нет танков, не хватило сюда авиации штурмовой и бомбовозной. Артиллерия… какая есть, минометы слабенькие — 50-миллиметровые хлопушки, да и к тем через пять минут мины иссякли. ПТРы имелись — били по немецким пулеметным гнездам. И ненависть была, упорство, ползли бойцы вперед между телами убитых и стонущими ранеными, на гранаты и близкий бой надеялись.

Стрелял красноармеец Иванов, выпускал «пачку»[5] за «пачкой», работая затвором, дыша дымом и теплом разогретой «трехлинейки». На убитых не смотрел, на замолкшего отделенного тоже — вначале замотал бинтом младшему сержанту простреленную голову — и забыл. Всем усилием нерва, души и селезенки пули слал — попасть, заткнуть пулемет…

Ничего тогда не вышло. Командиров нет, начали отползать, волоча раненых. Снова заработал свой пулемет, прикрывая отход, и снова немцы перенесли огонь, заставили «максим» замолкнуть. Осталось у красноармейца Иванова десять патронов, прекратил почти бесполезную стрельбу. Глянул на отделенного — белый как снег лежал Семен Громов, окоченел уже. Два часа на снегу, тут и не-раненый насмерть замерзнет.

Полз обратно Митрич, волочил автомат отделенного — легкий, с пустым диском. Высадил издали Сема в минуту все патрончики, наверное, и не долетел до немцев легковесный свинец. А все говорили: — «Автоматического оружия нам не хватает, теперь-то, ого! — в каждом отделении „шпагины“ есть, да еще рота отдельных автоматчиков, дадим жару немцам».

Нет, не автоматов нам не хватало. Ума, знаний и опыта серьезно недоставало. Но этого вооружения на заводах не наштампуешь, не отфрезеруешь. Это только на снегу под пулеметом нарабатывается.