Машка, вызванная к телефону во время звонка Ольги в Белоруссию, чтобы поговорить с Алевтиной Павловной, взахлёб рассказывала, как ей хорошо в Нью-Джерси вообще и в новой квартире в частности. Я слышал только голос дочери, но по её ответам догадался — на том конце вместе с бабушкой или вместо неё повисла Вика.

— Три спальни! Моя — самая светлая. Зато папина спальня красивая, из окна немножко видна река. Третья спальня… нет, не мамы Оли. Мама спит с папой в его спальне. Как у всех — папа с мамой. Что? Папочка, тебя!

Голос Вики был переполнен ехидством.

— Смотри, как удобно устроился! Конечно, при дочери или Ольге другую бабу не приведёшь. Так ты трахаешь мою сестру? Молодец!

— Дражайшая! — я старался, чтоб мой голос звучал ровно, Машка клеила ухо. — Мы разведены, решение суда вступило в силу. Мне до лампочки, с кем ты встречаешься, лишь бы не тратила на очередного Гошу деньги, предназначенные Ване. И ты, будь любезна, не лезь в нашу жизнь.

— Украл у меня дочь и ещё читаешь мораль? Подлец! Желаю Ольге удачи. Как муж ты — никакой. И у неё ничего толкового не выйдет.

— У тебя и такого нет.

Через океан прилетело возмущённое бульканье, потом раздались гудки.

— Что она сказала? — младшая сестра стояла рядом, взяв Машу за руку и смотрела в упор. Глаза были сухие и злые.

— Сообщила, что я просто использую женское тело, удобно так подвернувшееся — твоё, избавленный от заботы таскать всяких «б» со стороны. Что желает тебе удачи, а она понадобится, потому что я — никакой.

Тщательно избегал слова «муж». Де-факто за короткие месяцы пребывания в США, прилетели-то в конце мая, а сейчас лишь сентябрь, мы установили супружеские отношения. На Западе такое называют словом partners и во многом приравнивают к узаконенному браку. Тем не менее, не хотелось будоражить её и провоцировать вопрос: кто мы друг другу.

Тем паче Машка горой стоит за упрочение нашего союза.

— Папа и мама! Я больше не хочу разговаривать с Викой. Она — злая, мама — добрая. Не зовите меня к телефону.

— А с бабушками поговорить? — Ольга присела, чтоб глаза оказались на уровне глаз ребёнка.

— С бабушками — да. Но чтоб они поклялись: Вики нет рядом.

— И хрен кому докажешь, что мы не настраивали дочь против родной матери, — Ольга распрямилась и спросила её, а фактически обоих: — Машуля! Я тебя почти никогда ни в чём не ограничиваю и распустила в конец. А если отругаю? Или лишу пирожного?

Дочь горестно вздохнула, осознав крушение эпохи безнаказанности.

— Не хочу. Но если справедливо… То я согласна.

Страшная олина угроза ежовых рукавиц пропала втуне, потому что сама она тоже пропала, зарывшись с головой в Ратгер. При том, что её уровень общей культуры, начитанности и эрудиции после минского иняза и достаточно интеллектуальной там атмосферы был намного выше среднеамериканского. Зато она в двадцать два не знала массы элементарных вещей, известных пацанам и девицам на четыре года моложе, поступившим на первый курс бакалавриата.

Порой рыдала в подушку.

— Оль? Ты чего?

— Меня дразнят деревенщиной за плохой английский.

— Спроси, кто-нибудь из них знает русский? Белорусский? Ну хотя бы французский на твоём скромном уровне Б-1?

— Им похрен. Американский английский — главный язык планеты. Всякий, кто плохо говорит на нём, считается дикарём.

— А тебе дело до их мнения? Смотри сама. Меня не любят братья Спинксы за то, что отмудохал обоих, Дон и Марв за то, что их разорил. Вика считает меня подлецом за то, что увёз Машку. Вице-губернатор Калифорнии люто ненавидит, потому что не захотел заняться его сыном на его условиях. Бандиты Марва убить готовы за разрушение их гнездовья. Я молчу про своего главного доброжелателя — отставного генерала ракетных войск, а ещё про импотента Гошу, про всю армянскую нацию, я же их национального героя забил до смерти… Плюю с высокой колокольни и спокойно сплю, если только ты не отвлекаешь рыданиями.

— Валер… Если я брошу универ, будешь любить меня такую — необразованную?

— В странах Азиатского Востока чем менее грамотна женщина, тем больше она ценится, крупнее берут калым. А за кандидатку наук предлагают приданное, но всё равно их не берут.

— Ты неисправим. Просто ответил бы «буду любить», я успокоюсь. А тут целую притчу рассказал.

— Тебе же нравятся мои рассказы, хоть зовёшь небылицами.

— Да! — она прижалась плотнее. — Давай самую невероятную, шахерезадыч.

— Самую… Как я Юре Гагарину зуб лечил — подойдёт?

— Серьёзно? — она даже голову от подушки оторвала.

— Более чем. В отряде космонавтов я не стремился быть первым, очень хотел попасть на Луну, там ждало меня одно важное дело.

— Какое?

— Это отдельная история. Вот… А за несколько дней до его полёта у нас в Звёздном городке произошло ЧП. На тренировке погиб парень, сгорел заживо. Промучился несколько часов, чёрный, кожа лопается, сукровица сочится, лицо — одни глаза в смертельном страдании меж обгорелых век. И умер. У Юры на нервной почве, или, быть может, давно назрел абсцесс, короче, щека припухла, подскочила температура, он скрывал, очень боялся, что вместо него первым отправят Германа Титова. Смотрю — парень не в себе. Втихую и неофициально притащил его к одной милой докторше, та ахнула: ну как тебе в космос. И отправила к частнопрактикующему знакомому еврею. У Юры тогда с собой не было денег ни на стоматолога, ни на такси. Я ему дал из своих. Он забыл вернуть. Но уж так проставлялся всему отряду, что стыдно напомнить.