После стремительного и болезненного в силу эмоций, присущих молодости, развода, в жизни Вари появился капитан милиции Никитин — коллега и непосредственный начальник.

Въедливый и принципиальный до головокружения, притягательный до одури в своей брутальности и тотчас — неотразимо нежный в бросаемых на Варю взглядах, надежный, маскулинный и… женатый.

Романа со всеми его атрибутами — цветами, звонками на «домашний», вылазками в кафе и кино между ними не случилось. Но была та прелесть грешных отношений, которая долгие годы не только толкала ее по службе вперед, но и изматывала мыслями о жизни любовника, о его мыслях о ней и о жене, а также о молодых и привлекательных особах женского пола, толпившихся вокруг молодого офицера.

Она ревновала Сережу столь же истово, сколь любила.

Что только она не перепробовала за двадцать с лишним лет, оставаясь у своего растущего по службе начальника в любовницах, но это ни к чему толком не приводило: они довольно редко позволяли себе короткие, «для души и тела» встречи.

Могучей энергетики Никитина с лихвой хватало, чтобы даже на расстоянии и безо всякого на то права держать ее на коротком поводке. Они ругались и расставались, мирились, дрожа от трепета новой волны греховных встреч, снова ругались и по полгода сухо общались только по необходимости.

А потом незаметно повзрослели.

Каждый начал болеть, она — душою, он — буквально, сердцем. Совместная работа закончилась, и они нашли в себе силы остаться добрыми друзьями. Пространство души, опустошенной одиночеством и бесконечными противоречиями, освободилось для Валеры.

Доктор стал единственным мужчиной, который в ее шестьдесят подарил ей первый настоящий роман — с прогулками по городу, концертом бродячей колдуньи-цыганки, магической сиренью, взаимным смущением под песни Утесова и музыку Шопена, коктейлем из вина и дождя и еще многими, внезапно ожившими — хоть рукой потрогай — картинками прошлого.

****

Самоварова почувствовала, как ее снова «повело».

Окунувшись в напрасную ностальгию, она стала уязвимой, а заключенный успел незаметно приблизиться к ее рабочему столу.

– Отойдите на три шага назад, где стояли! — встрепенувшись, приказала она.

— А то что? — ухмыльнулся он.

Прикрывавший спину тулуп предательски сполз по спинке кресла.

Человек, глядя прямо на нее с неприкрытым и злым превосходством, остался стоять на месте. Казалось, что он не просто «видит» ее мысли, он смакует их, по капельке, как живительный нектар.

— А то есть риск получить в лоб такую маленькую неприятность, как энергетическая игла. Делайте, что говорю! — повторила приказ Самоварова.

Заключенный сделал несколько мелких шагов назад.

— Да. И еще правее сместитесь.

Варвара Сергеевна была переученной еще в первом классе левшой, но природу не обманешь — ее левая сторона всегда была сильнее.

— Голодно здесь, не правда ли? — тихо и едко заговорила она. — Из Василия донор хлипкий, все мысли о жене и младенце. Хоть и щуплый он, да уцепиться не за что — ни напугать его, ни обольстить.

Даже не глядя на заключенного, она почувствовала, как он напрягся.

— Вы ведь здесь за убийство! — На самом деле она не знала, за что. Но поняла, что попала в точку.

— Нет-нет! Я ее не убивал! — В низком голосе слышалось столько уверенности, что на секунду она ему почти поверила.

— А кто же убил?

– Те, кем вы восхищаетесь. Меня подставили! — Задержанный с неприятным хрустом повернул голову влево.

Тут только она разглядела, что среди множества фотографий, висевших на стене, есть и она сама, на черно-белом снимке, в форме, в погонах, в обнимку с какими-то, судя по снисходительному выражению на каменных лицах, важными людьми.

— И кем же я восхищаюсь?

— Вероятно, вашим столичным начальством, — уклончиво ответил заключенный.

Тема была скользкой, а Самоварова избегала скользких тем.

Не зная ни имен, ни фамилий тех, о ком упомянул подозреваемый, она не только не догадывалась о том, в чем заключается необходимость в ее нахождении здесь, в этом выкинутом из мира полустанке. Она даже не знала главного — какое задание выполняла.