Фанаты взревели.

С мрачной улыбкой я принимал хлопки по спине от своих товарищей по команде, когда шел по туннелю и покидал поле, чтобы мой дублер мог встать на колени в последней серии, завершив победу.

Я заплатил за это. Финансово, конечно, когда лига оштрафовала меня. Когда мне пришлось объяснять Фейт, почему папа подрался с другим игроком. Но пока я принимал душ, игнорировал репортеров, слушал речь тренера после игры, я не мог заставить себя испытывать ни малейшего угрызения совести по поводу того, что я натворил.

В тот момент, после нескольких часов слушания, как он говорил о ней, говорил о нас, превращал это во что-то уродливое, а ее — в какой-то пустой сосуд, я должен был смириться с правдой, что защита чести Элли была важнее, чем любые последствия, которые ожидали меня. Может быть, она этого не видела. Может быть, она уловила только кульминационный момент и подумала, что я слишком остро реагирую.

Но когда моя машина поворачивала за угол к дому, спустя несколько часов после того, как я сломал нос Марксу, я увидел фургон перед домом Элли.

Она видела. Она определенно видела.

И теперь убегала.

Элли

— Вот чего я не могу понять, — сказала Пейдж с полным ртом мороженого.

Я покрутила ложкой на дне своей белой миски, не отрывая глаз от окна, что было несложно, потому что дом моего отца в Эдмондсе был построен с панорамным видом на воду, деревья и покрытые белыми шапками горные вершины.

— Что?

— Почему он остался здесь? — Она огляделась. — Этот дом огромен. Он жил здесь один верно? Больше не женился?

Устраиваясь поудобнее на глубоких диванных подушках, я вздохнула.

— Нет. Один.

Это была не та правда, которая еще больше заставляла меня чувствовать себя виноватой.

Этот дом, в который меня привезли из интерната, был действительно огромным. Более пяти тысяч квадратных футов прекрасно оформленного, совершенно безликого пространства, которое я теперь могла использовать как собственное убежище. Мне бы хотелось думать, что отец не возражал бы против этого, независимо от того, что привело меня сюда посреди ночи.

Только когда мы проснулись поздно утром и, спотыкаясь, шли по коридору, пока не нашли кофеварку, спрятанную в шкафу, Пейдж разглядела многомиллионные виды из дома моего детства.

То, чего недоставало этому дому в плане площади, он компенсировал бесконечными просторами сапфирово-голубой воды, на поверхности которой поблескивали бриллиантовые блики солнца. Высокие кроны деревьев были единственным, что перекрывало вид на горы вдалеке.

Невероятно красиво.

И я едва могла обращать на это внимание.

Как судорога, которую не могла остановить, или зуд под кожей, который не проходил, я пододвинула к себе телефон и включила интернет. Как и было со вчерашнего дня, клип с дракой на поле был прямо сверху. Я выключила звук, потому что, если бы Пейдж знала, сколько раз я пересмотрела его за последние двадцать семь часов, она бы проткнула экран ложечкой для мороженого.

Каждое действие проигрывалось в моей голове до того, как на экране появлялось хоть одно изображение. Я смотрела это так много раз, чтобы утвердиться в своем решении, напомнить себе, что поставлено на карту, и, возможно, отчасти потому, что мне доставляло нездоровое чувство удовлетворения видеть, как Маркс истекает кровью, покидая поле благодаря Люку.

Игроки выстроились в линию.

Маркс раскачивался на месте, как будто танцевал, прямо напротив Люка. Другие были в движении, но как только мяч был отбит, я наблюдала только за этими двумя. Маркс оставался на месте, пока мяч не оказался в воздухе, затем он опустил голову, как бык, и бросился в атаку.

Один оборот вокруг подката, Люк попытался увернуться с его пути, и бум. Они упали.

Именно тогда у меня неприятно скрутило живот, потому что он явно ругался, удерживая Люка на поле. Даже когда они расцепились, Люк встал, отметины не сходили с его лица.

Раздались свистки, ярко-желтый флаг опустился на землю, и все стихло. Или просто Люк затих. То, как он стоял, напомнило мне о том, как в воздухе возникла странная наэлектризованная пауза перед торнадо, с желтыми облаками и неестественным покалыванием в воздухе.

Предупреждение. Это было предупреждение.

Хотя мне хотелось отвести взгляд, я этого не сделала.

Он бросился на Маркса, сорвав с него шлем, когда они упали на землю. Его кулак врезался в лицо Маркса раз, другой, прежде чем они покатились и разделились. Они потерялись в суматохе, в беспорядочных толчках и воплях, которые раздавались на поле с обеих сторон.