Я еще не встречал метрдотеля, который в то или иное время не служил помощником официанта в парижском «Ритце», поэтому не удивился, когда метрдотель Парижского экспресса бросился ко мне навстречу с такой радостью, словно он встретил своего давно потерянного брата.

– Я думал, что ваше высочество будут ужинать в своем купе. Я приготовил особое французское меню, которое включает…

– Мне плевать, что оно включает, – перебил я его отрывистый французский. – Я поем спагетти, причем здесь!

– Вот молодец! – заметил сиплый голос с американским выговором справа от меня. – Нам, морякам, не стоит увлекаться французским меню!

Обернувшись, я узнал известного американского адмирала, с которым мы познакомились много лет назад во время моего пребывания на Востоке. Миг – и мы принялись кричать друг на друга. Все, кто не знал английского, должно быть, решили, что мы вот-вот подеремся. Мы вспоминали о канувших в Лету трехмачтовых парусниках, ночах в Американской концессии в Шанхае, о нашем ожесточенном соперничестве за сердце одной и той же золотоволосой красотки в Гонконге, об общих знакомых в Сан-Франциско, Вашингтоне и Ньюпорте, обсуждали относительные достоинства портов Ванкувера и Сиднея… и все в промежутках между приступами громогласного хохота, вызванного двумя квартами кьянти.

Старые морские волки по-своему тактичны. Ни за ужином, ни позже, в моем купе, мой знакомый ни словом не заикнулся о том, что ему известно о трагических обстоятельствах, которые скрыты за моей истерической веселостью. Безошибочный инстинкт старого моряка подсказал ему: перед ним судно, потерпевшее бедствие; лучше не вспоминать о пяти роковых годах, разделявших мой последний сезон в Ньюпорте и сегодняшний день. Им нет места в нашем разговоре.

Встреча в поезде и воспоминания о том, что не представляло ни малейшего интереса ни для кого, кроме нас, помогли мне ухватиться за нить жизни на том же месте, где я выпустил ее из рук.

Жаль, что мы не могли продолжить общение до самого Парижа; моему другу нужно было сойти в Риме. Когда мы пожимали друг другу руки и обещали встретиться в Париже на следующей неделе, он вдруг положил в мой нагрудный карман что-то тяжелое.

– Что там? – спросил я, слегка ошеломленный его жестом.

– Ничего особенного, – ответил он, разворачиваясь, чтобы уходить. – Вдруг пригодится! Говорят, по парижским улицам болтается немало типов, спятивших на войне.

И он ушел, прежде чем я сумел осмотреть подарок. Он дал мне кольт 45-го калибра. Мужской подарок от мужественного адмирала.

Впервые в жизни я приехал в Париж неожиданно и без предупреждения. На платформе Лионского вокзала меня не ждали представители российского императорского посольства в моноклях; к поезду не подбегали представители президента Французской Республики в парадных мундирах и не спешили проводить меня к «специальному выходу».

– Такси или метро? – спросил носильщик в синей рубахе, и церемония официального приема закончилась.

Конечно, пробираться в плотном потоке машин в допотопной колымаге совсем не так интересно, как мчаться по рю де-Риволи в «делоне-бельвиле» с платиновым капотом под охраной мотоциклетного полицейского эскорта, но я так радовался, что благополучно добрался до цели, что даже мелкие неудобства казались милыми и привлекательными. Я снова среди людей, которые сохранили способность улыбаться… ни о чем большем я и не мечтал!

Я мог бы назвать парижские улицы, по которым ехал, с закрытыми глазами; у Парижа, как и у остальных мировых столиц, есть свой особый запах. В Берлине пахнет необработанной кожей; в Лондоне – рыбой и сыром, в Нью-Йорке – бензином, в Париже – свежевыпеченным хлебом… Даже дорогие духи не пахнут лучше! Глядя направо и налево, я всюду искал следы войны, но не обнаруживал никаких признаков недавних бедствий, никаких перемен, ничего необычного. Совсем немного одетых в хаки американцев и британцев сидели за столиками на открытых террасах кафе, но в остальном передо мною был тот же самый все забывающий Париж с его таксистами, которые искусно и красноречиво переругивались друг с другом, с его вялыми полицейскими, которые спали на постах, с краснолицыми пожилыми горожанами, которые с тоской провожали взглядами быстроногих парижских швеек.

Еще один поворот на улицу, заполненную машинами, и мой седовласый водитель резко остановил свой допотопный рыдван.

– В чем дело? – рассеянно спросил я.

– Ни в чем, – ворчливо ответил он, – но разве вы не велели везти себя в «Ритц»?

«Ритц»! Подумать только, всего пять дней назад я сидел в своем доме в Крыму, где на протяжении года с лишним почти каждый миг ждал, что меня вот-вот расстреляют!

– Так вы выходите или нет? – буркнул водитель.

– Всенепременнейше! – воскликнул я и выскочил из такси с проворством человека, за которым гнались разъяренные фурии. Не рассчитав, я врезался в нарядно одетую женщину, которая стояла на тротуаре и, очевидно, ждала свой автомобиль.

– Где у вас глаза? – презрительно прошипела она.

– Меня ослепила ваша красота, милая Марта, – кротко ответил я, узнав свою давнюю знакомую, мадам Марту Летельер, одну из признанных парижских красавиц.

Она пристально посмотрела на меня и смертельно побледнела. Она упала бы в обморок прямо на улице, если бы я не поддержал ее.

– Воды, скорее! – крикнул я изумленному носильщику. – Что случилось, Марта? Вы плохо себя чувствуете? Вы недавно болели?

Она оттолкнула меня и решительно произнесла: