– Слава богу! – вскричал мой круглолицый невысокий домовладелец, когда я вошел в его кабинет, обставленный мебелью красного дерева. – Какая радость! В нашу прекрасную Францию возвращаются хорошие дни! Жанна, Жанна, иди скорее, посмотри, кто пришел!

Жанна, его прекрасная и более тяжелая половина, задыхаясь, вбежала в комнату. Какое-то время мы обменивались криками радости, осыпая друг друга комплиментами. Потом – дело есть дело – он понадеялся, что, вернувшись, я снова стану его «самым выдающимся жильцом». Я сказал, что рад буду жить под одной крышей с такими замечательными людьми, но боюсь, что нынешнее финансовое положение не позволит мне, как прежде, жить на широкую ногу.

Он презрительно махнул рукой:

– Ваше императорское высочество шутит! Победоносная Франция позаботится о том, чтобы ее благородные друзья вернули свои обширные личные состояния.

Он произнес слово «обширные» с оттенком благоговения и восхищения.

– Будем надеяться, что вы правы, – тихо ответил я, – но пока я лучше поведу себя осторожно и не стану принимать на себя слишком больших обязательств.

– Ерунда, ерунда! – тепло ответил он. – Вашему императорскому высочеству ни о чем не нужно беспокоиться. Даже если произойдет худшее, одна его нумизматическая коллекция стоит больших денег.

Его последнее замечание меня встревожило. Я понял, что мои сундуки вскрывали, а их содержимое оценил какой-то эксперт. – Рад, что вы заговорили об этом, – заметил я, стараясь говорить как можно небрежнее. – Я как раз собираюсь поехать в Лондон и прошу переслать мои сундуки в «Ритц». По возвращении я решу, что делать с мебелью. Возможно, в конце концов, я все же сниму у вас мою прежнюю квартиру.

Последовала пауза, во время которой домовладелец и его супруга обменялись многозначительными взглядами. Последняя вдруг вспомнила, что ей нужно что-то купить в центре города. Она понадеялась, что мы скоро увидимся снова. Я тоже. – Возможно, ваше императорское высочество помнит, – начал домовладелец, когда мы остались одни, – что я получил последний чек из России 1 января 1914 года.

– Совершенно верно. Насколько я помню, в нем была арендная плата до 31 декабря 1914 года.

– Вот именно! – Казалось, моя память его восхитила. – Иными словами, теперь, когда вы вернулись, избежав пуль дикарей-убийц, могу ли я иметь честь представить счет за три года начиная с 1 января 1915 года и до 31 декабря 1918 года?

Я не верил своим ушам.

– Но вы, конечно, получили письмо от моего секретаря, написанное им в начале осени 1914 года? В нем я сообщал, что не смогу возобновить аренду.

– Такого письма я не получал. – Он перестал улыбаться, и голос его зазвучал резче. – Полагаю, ваше высочество сохранили копию?

– Вы шутите? Уж не думаете ли вы, что, покидая родину таким образом, каким я ее покинул, я захватил с собой какую-либо переписку, не говоря уже о копиях писем моего секретаря?

Домовладелец вздохнул:

– Весьма прискорбно. Если бы вашему высочеству удалось представить копию, я бы с радостью закрыл глаза на то, что не получил письма от его секретаря!

– Что же теперь?

– Теперь вынужден настаивать на том, чтобы счет был оплачен полностью.

Продолжать спорить не было смысла. Я прекрасно понимал, что потерпел поражение. Закон был на его стороне.

– Хорошо, – сказал я, вставая, – я оплачу счет по возвращении из Лондона. Будьте добры до полудня прислать мои сундуки в «Ритц».

Он тоже встал.

– Буду рад послать ваши сундуки в «Ритц» сейчас же при условии, что управляющий отеля оплатит счет.

– Но как вы не понимаете, чтобы заплатить по вашему возмутительному счету, я должен вначале раздобыть деньги, а я не могу раздобыть их, пока не верну свою нумизматическую коллекцию!

– Сожалею, – сухо сказал он, – но я не могу принять предложение вашего императорского высочества.

Я вышел как в тумане. Что мне было делать? Теперь все зависело от суммы во франках, которую мне удастся раздобыть в обмен на оставшиеся у меня немецкие марки и австрийские кроны. Поскольку я приехал из той части России, которая была недавно оккупирована центральными державами, других денег у меня не было.

«124 580 франков» – такая сумма значилась в счете домовладельца (настолько методичен он был в своей бессовестной жадности, что приписал даже проценты за три года из расчета шести процентов годовых), и я сомневался, что кучка синих и желтых бумажек стоит столько франков. Я не посмел заходить в банк из страха слишком быстро узнать ужасную правду и решил доверить свою судьбу, свои немецкие марки и австрийские кроны, управляющему «Ритца».

Медленно идя по Елисейским Полям, мимо переполненных кафе и весело убранных зданий, я думал о собственной глупости, и сердце у меня сжималось от горечи. Кто виноват, что, пропустив через свои руки миллионы долларов, фунтов и франков, теперь, когда деньги нужны мне, как никогда, я остался практически с пустыми руками? Сколько раз мои лондонские и нью-йоркские друзья предупреждали меня! Сколько раз и до войны, и во время войны они твердили, что мне следует держать хотя бы четверть состояния за пределами России, предпочтительно и за пределами Европы! В голове моей всплыли ясные, острые глаза и твердый подбородок одного из них, знаменитого американского промышленника. Во время нашей последней встречи в Петрограде в 1915 году, когда я помогал продвигать дела его концерна в России, он откровенно спросил меня: