Следующие дни я постоянно был раздражен. Я перестал читать Библию и утратил душевный покой. Я курсировал между полем для гольфа и «Мирмонтом», тщетно высматривая синий «роллс-ройс». Наконец, не в силах терпеть подвешенного состояния, я решил пройтись по отелям. Я узнал, что моя новая знакомая останавливалась в «Пале», но пять дней назад, ровно через два часа после того, как нас друг другу представили в «Мирмонте», уехала в Париж. Ту ночь я провел в поезде.

По словам истинных мастеров по ухаживанию, приложив достаточное упорство, можно завоевать почти любую женщину. Я был очень упорным, вероятно, даже надоедливым. Однако было бы грубым преувеличением сказать, что мне удалось на самом деле завоевать ее. Ни один пятидесятитрехлетний мужчина не способен по-настоящему завоевать двадцатипятилетнюю женщину. Какой бы самоочевидной ни была эта истина, в 1919 году я предпочел ее проигнорировать. Получи я возможность прожить жизнь сначала, я бы с радостью поступил так же снова. Пока в нашем мире остается хотя бы один мужчина, он готов идти на риск в жалкой попытке добиться того, что не может получить.

У меня была Ксения. Я не сомневался в ней ни в 1907-м, ни в 1919 году. Я готов был расстаться с ней в 1907 году, потому что тогда пытался быть не сорокалетним адмиралом в отставке, а двадцатилетним лейтенантом. В 1919 году мне казалось, что новая знакомая очень похожа на женщину, отказавшую мне за двенадцать лет до того…

Вспоминая свое последнее фиаско в любви – да, последнее, самое последнее, – я понимаю, что так и не сумел разграничить трех женщин. Каждая из них была для меня по-своему драгоценной и привлекательной: Ксения, моя идеальная спутница из Биаррица и голубоглазая британка. Мне нужны были все три, и в любви мною двигали три разнонаправленные, но одинаково мощные силы: верность, воспоминания и стремление вернуть молодость.

Всякий раз, как дело доходило до необходимости решать и выбирать, я дрожал и колебался, не из-за трусости, но из-за чистой неспособности на что-то решиться.

По сути, мой печальный роман 1919 года развивался по образцу романа 1907 года, хотя на сей раз я, конечно, был уже немолод и лишился всего, а к моему титулу добавляли слово «бывший». Имущественные утраты я возмещал обретенной свободой. С одной стороны, я перестал быть важной персоной, которую охраняла тайная полиция и за которой следило русское посольство; с другой стороны, я больше не мог себе позволить той роскоши, какой хотел бы окружить любимую женщину.

Моя погоня за молодостью продолжалась три года и проходила на обширной территории. Поскольку она привыкла путешествовать из Парижа в Довиль, на Лидо, в Биарриц и на Французскую Ривьеру, естественно, ожидала, что я буду всюду следовать за ней, и не собиралась менять свои установившиеся привычки. Она сказала, что, если моя любовь к ней соизмерима с моим упорством, дело должно окончиться нашей свадьбой…

Мне снова предстояло увидеться с Ксенией. Мне не хотелось говорить с ней; требовать развода было бы жестоко. И все же у меня не было другого выхода. Отказавшись от своего счастья в 1907 году, я решил бороться за него в 1919-м. Главная трудность заключалась в том, что борьба предстояла односторонняя, потому что ни разу со дня свадьбы Ксения не упрекнула меня и не повысила голоса.

Наше объяснение было болезненным и бесполезным. Как я и предчувствовал, во время разговора Ксения сидела совершенно неподвижно. Ни слова протеста. Ни одного возмущенного жеста! Даже ее покойный брат не мог бы держаться лучше…

Я говорил. Она слушала. До самого конца я не мог угадать, что происходит у нее в голове. Потом она улыбнулась улыбкой Ники и сказала, что готова пожертвовать всем, лишь бы я был счастлив, но она должна посоветоваться со своим духовником! В ее представлениях о том, как обязана себя вести настоящая христианка, ничего не изменилось…

Я с таким же успехом пытался убедить ее в крайней нелепости ее решения, как много лет назад пробовал уговорить ее брата не начинать войну с Японией. Оба они обладали загадочным свойством, которое люди ошибочно принимали за слабость, однако их черта помогала им даже в самый страшный час оставаться непоколебимыми.

Думаю, не стоит добавлять, что духовник Ксении не одобрил моего замысла. Если бы он был в состоянии сочувствовать жизни, он бы не стал православным священником.

Я выходил из себя. Я угрожал. Я ужасно мучился. И все напрасно. Ксения оставалась сестрой своего брата. В конце концов, мне пришлось сообщить предполагаемой невесте плохую новость.

– Я привыкла точно знать свое положение, – решительно заявила она, и на том все закончилось.

Она встала – мы сидели на террасе «Мирмонта», – повязала свой красно-желтый шарф и подала знак водителю.

Я остался один. Я по-прежнему один. Мне понадобилось еще несколько лет, чтобы понять: даже священники иногда оказываются правы.

1920-е годы ворвались в нашу жизнь с грохотом, как будто за ними гналась толпа безумцев.