Изгнанного кайзера обещали повесить к Рождеству; а молодой король Греции [20] умер от сепсиса после того, как его укусила его ручная обезьянка.

Тело Неизвестного Солдата захоронили в пышной гробнице под Триумфальной аркой; на всем протяжении торжественной процессии искалеченные фронтовики просили милостыню.

Двадцать громких сирен известили население Парижа о том, что в далеком Нью-Джерси нокаутирован боксер Жорж Карпантье; а президента Франции как-то на рассвете нашли на железнодорожных путях в шелковой голубой пижаме [21] .

Многословно объясняли государственным деятелям Германии, что выплата 64 миллиардов долларов контрибуции должна считаться привилегией и радостью. Судя по переписи населения, которую проводили в Берлине, подавляющее большинство берлинских детей знало о существовании сливочного масла лишь по слухам.

1920-е годы летели вперед, мимо ночных клубов и очередей за хлебом.

Я наблюдал за этим завораживающим зрелищем, затаив дыхание. Я не пропустил бы его ни за что на свете. Правда, прибытие новой эры застало меня в роли простого зрителя, одного из трех миллионов других русских беженцев, которые приплывали на кораблях, приезжали на поездах, приходили пешком, ехали верхом на конях или на верблюдах. Однако я нисколько не жалел, что меня вычеркнули из списка главных действующих лиц. Новое положение лишало меня всякой ответственности за успех представления. Оно позволяло мне радоваться и свистеть. Поскольку почти все исполнители главных ролей, выжившие европейские монархи, доводились мне родственниками и хорошими знакомыми, мне позволялось видеться с ними за кулисами. Более того, большую часть

1920-х годов я перемещался между Лондоном, Римом и Копенгагеном, где члены моей семьи пользовались гостеприимством наших королевских кузенов.

Сначала нам было не по себе в присутствии друг друга. Мы произносили ничего не значащие слова, красноречиво молчали. Мы, Романовы в изгнании, стеснялись из-за избытка смущения. Они, правящие Виндзоры, Савои и Глюксбурги, скрывали смущение под толстым слоем чрезмерной учтивости. В глубине души мы считали: скоро и они пополнят наши ряды, это лишь вопрос времени. Они же в глубине души полагали, что в основе наших невзгод лежит наша собственная глупость. Мы их предостерегали. Они надеялись, что наша болезнь не заразна. Опытные специалисты в вопросе революций, мы с понимающим видом наблюдали за демонстрациями безработных напротив королевского дворца, и такая наша «профессиональная привычка» вызывала сильное раздражение наших хозяев, которым до смерти надоела Россия.

Впрочем, внешне мы оставались так же близки, как прежде, называли друг друга уменьшительными именами, справлялись о здоровье жен и никогда не забывали добавлять слова «твой любящий кузен» в конце писем.

Посторонние удивлялись, потому что письмо, отправленное из Букингемского дворца в скромную двухкомнатную квартиру в Париже, было подписано: «Твой любящий кузен Георг». Один мой американский друг предположил, что мы «совсем как южане». Его сравнение показалось мне остроумным, хотя ему недоставало точности. Помощь, оказанная богатым уроженцем Виргинии его менее успешному родственнику из Алабамы, не вызывает язвительных замечаний у соседей первого, в то время как наши одиннадцать «любящих кузенов» никогда не забывали о существовании оппозиционных партий в парламентах своих стран.

Королева одной балканской страны пригласила мою племянницу поехать в Париж королевским поездом, но в последний момент ее попросили путешествовать обычным составом, чтобы журналисты радикальных газет не обвинили ее величество в молчаливом согласии на то, чтобы ее страну считали бывшей провинцией России.

Пожилой кузен, который собирался обосноваться в Италии, с ужасом узнал, что его приезд способен вызвать всевозможные осложнения для королевской семьи. Народ еще готов был «простить» его за то, что он возглавлял «реакционные армии». К несчастью, его жена доводилась сестрой королеве Италии; политики никак не могли смириться с близкородственными связями [22] .

В довершение всего, нам ясно дали понять: для того чтобы оставаться персонами грата в странах Антанты, мы не имеем права даже переписываться с нашими германскими родственниками. Как мне ни хотелось навестить племянницу, кронпринцессу Германии [23] , и любимого кузена, принца Макса Баденского [24] , пришлось думать о благополучии моих сыновей, живших в Лондоне и Риме… Со временем такие жесткие ограничения сняли, и теперь я часто получаю письма от кронпринцессы, исполненные большого понимания и трогательной чуткости. К моему огромному сожалению, принц Макс умер в то время, когда возобновление давней дружбы с последним канцлером Германской империи еще считалось в высшей степени предосудительным. Судя по всему, его «непростительное преступление» заключалось в том, что он хранил такую же верность своей родине, как и представители королевских семей Англии, Бельгии и Италии. Много лет назад, когда мы с ним играли в теннис с молодыми американками на баден-баденских кортах, никто и подумать не мог, что настанет день, когда я не посмею послать моему бедному Максу даже письмо с выражением сочувствия!

Когда первое волнение, вызванное нашим чудесным спасением, улеглось и наши «любящие кузены» узнали все, что можно было узнать, о гибели Ники, а репортеры перестали охотиться за нами в поисках «эксклюзивных интервью», нам пришлось как-то приспосабливаться к новой жизни. Мы справлялись храбро, пусть и неуклюже. Согласившись с выделенными европейским странам квотами на выживших Романовых, мы пытались следовать линии наименьшего сопротивления. Как оказалось позже, мы допустили серьезную ошибку, но в то время мы ничего не знали.

Поскольку великий князь Борис Владимирович дружил с королем Испании, он отправился в Мадрид. Его брат Андрей Владимирович считал, что он крайне популярен на Французской Ривьере, поэтому он поехал на Ривьеру. Их старший брат Кирилл Владимирович следом за женой отправился в Румынию, где жила сестра последней, нынешняя королева-мать Мария.

Хотя нашу семью приглашали в Лондон, мои близкие продемонстрировали редкий здравый смысл, разделившись на две группы: моя теща, жена и младшие дети воспользовались гостеприимством моей тетки, королевы-матери Александры; в то время как моя дочь, ее муж, князь Юсупов, и два моих старших сына обосновались в Риме.