– Не будет ли слишком большой дерзостью с моей стороны, – вдруг решительно заговорил он, глядя на меня своими черными глазками, – предложить монсеньору зайти ко мне в «Отель де Пари»?

– Послушайте, – не выдержал я, – разве вы не понимаете, что посещение ваших апартаментов лишь понапрасну отнимет время у нас обоих? Какими бы замечательными ни были ваши камни, у меня нет денег, чтобы их купить. Надеюсь, я выразился ясно?

– Вполне, – очень серьезно ответил мой собеседник, – и я только сейчас понял, что вы не шутите и в самом деле приняли меня за торговца камнями. Меня зовут Абуна Матеос. Я был уверен, что вы узнали меня, когда ответили на мой поклон…

Имя Абуна Матеос ничего для меня не значило, но при мысли о том, что я, возможно, оскорбил совершенно безобидного человека, я оставил попытки отделаться от него.

– Извините, пожалуйста, месье Матеос, – сказал я по возможности бодро, насколько это было возможно в моем положении, – но память у меня уже не та, что прежде. Должно быть, прошло немало времени с нашей последней встречи.

– Двадцать один год. Я имел честь обедать в вашем дворце в Санкт-Петербурге весной 1902 года.

Конечно, я кивнул, но пожалел, что не могу угадать хотя бы его национальность.

– Была ли у вас возможность после того времени посетить Россию?

– Увы, нет. Объявление мировой войны застало меня в Джибути, когда я направлялся в Санкт-Петербург, чтобы передать его императорскому величеству послание моего господина, негуса Лиджа Иясу…

Небрежное упоминание имени тогдашнего императора Абиссинии привело меня в панику. Оказалось, что мой «торговец рубинами» на самом деле – почтенный эфиопский государственный деятель, которого я лично представлял царю и которого у нас принимали со всеми почестями! Я рассыпался в извинениях, но господин Матеос только отмахнулся. Теперь, когда его личность была должным образом установлена, он мог себе позволить смеяться. И мы оба смеялись по пути в «Отель де Пари». Заметив, как смотрят на меня некоторые знакомые, я готов был поклясться: они заподозрили, что я собираюсь купить кольцо или ковер.

Наша беседа продолжалась три часа. Абуна Матеос оказался сильным оратором; если не считать вопросов, которые я время от времени задавал, я с радостью оставался лишь изумленным слушателем. Судя по тому, что я понял в тот памятный день в Монте-Карло – у господина Матеоса ушло еще несколько недель, чтобы объяснить мне все подробности его весьма необычного предложения, – он и его нынешний повелитель ожидали, что я помогу Абиссинии восстановить свои права на некоторую часть Святой земли в Иерусалиме… По словам эфиопского сановника, я и только я способен заставить армян и коптов, живущих в Палестине, вернуть абиссинским священникам монастырь Дейр-эс-Султан и еще две церкви, примыкающие к храму Гроба Господня… Сказать, что я был ошеломлен, – значит ничего не сказать! Я не только почти ничего не знал о взаимоотношениях между коптами, армянами и абиссинцами в Иерусалиме, но впервые в жизни услышал, что правительство Российской империи потратило пять лет и свыше миллиона долларов на поиски в Турции различных документов, содержавших доказательства справедливости эфиопских притязаний!

– Вашему правительству, – объяснил господин Матеос, – удалось найти даже оригинальный фирман халифа Омара, выписанный в 636 году.

Его слова не произвели на меня сильного впечатления. Я не понимал, почему деньги русских налогоплательщиков тратились на поиски фирманов какого-то халифа; так я и сказал моему темнокожему наставнику в истории святых мест.

Он в отчаянии вскинул руки вверх:

– Для начала, месье, деньги не принадлежали вашим налогоплательщикам, потому что все до цента было пожертвовано вашей кузиной, великой княгиней Елизаветой. Кроме того, не забывайте: как только Абиссиния вступит во владение двенадцатью спорными участками на Святой земле, два из них немедленно отойдут Русской православной церкви для строительства часовни.

Такая щедрость моей кузины Эллы меня не удивила: пылкая сторонница Русской православной церкви, она, должно быть, питала такой огромный интерес к обязательствам абиссинцев благодаря сходству наших религий, в то время как надежда закрепиться на Святой земле могла, несомненно, подтолкнуть ее истратить все свое огромное состояние. Все это, хотя и свидетельствовало о набожности моих родственников, в 1923 году не играло особой роли, особенно для одного русского великого князя, который приехал в Монте-Карло на несколько часов, чтобы погреться на солнце и отдохнуть. Учиться никогда не поздно. Воспользовавшись предоставленной мне возможностью, я узнал: нынешние правители Абиссинии считают, что их род ведет начало от сына царицы Савской после ее дружеского визита к царю Соломону. И все же мне казалось, что и Абуна Матеос, и его правитель сильно преувеличивают мое влияние на коварных иерусалимских коптов и армян.

– Еще семь лет назад, – мягко сказал я, – я мог бы вмешаться и поговорить от вашего имени с армянским патриархом в Палестине, но боюсь, сейчас мой голос не будет иметь веса в разговоре с его святейшеством.

Господин Матеос вскочил и взял со стола напечатанный на машинке лист бумаги.

– Вот, – торжественно объявил он, – перевод на английский язык послания нашего верховного правителя Раса Али ее величеству королеве Великобритании Виктории от 1852 года. Мне бы хотелось, чтобы вы его прочли.

Я охотно согласился. Письмо было любопытным:

«От Главы судей, Али, слуги Бога, царя царей, единого в голове Бога и трех в лицах.

Да дойдет оно до королевы Англии!

Как Вы поживаете? Хорошо ли Вы себя чувствуете, равно на небе и на земле? Я желаю Вашей дружбы и надеюсь на нее; возможно, Вы тоже желаете дружбы со мной. Почему вышло так, что при Вас меня лишили моего наследия? Все принимают свое наследство, я же лишен своего. Сделайте же все, что требуется, чтобы меня не лишали моего наследства; ибо я был лишен части иерусалимской земли, принадлежавшей Абиссинии… теперь все зависит только от Вас. Сообщите, чего Вы хотите, и я вам это пошлю…»