Отчасти этот процесс стал продолжением нормандского. До 1066 года герцогство вело строительство в Жюмьеже, Руане и Кане. Парные аббатства Святого Стефана и Святой Троицы, основанные Вильгельмом и Матильдой в Кане, представляют собой особенно красивые (но резко контрастирующие друг с другом) образцы раннего нормандского романского стиля {146} . Возведение религиозных сооружений также было частью более широкой европейской тенденции, которую бургундский хронист Рауль Глабер в 1040-х годах выразительно описал как новую «белую мантию церквей», покрывающую ландшафт {147} . Тем не менее масштабы и скорость строительства церквей в Англии после нормандского завоевания были куда более впечатляющими и неистовыми, чем на большей части Франции и Германии. Церковь Иисуса Христа в Кентербери превзошла размерами церковь в Баттле (обе появились около 1070 года), однако тут же уступила первенство церкви Святого Августина (также около 1070 года), с которой сравнялась постройка в Линкольне (примерно 1072–1075 годы). Очень скоро их превзошел Сент-Олбанский собор (около 1077 года), и, наконец, всех опередил собор в Уинчестере (примерно 1079 год) {148} . Если не считать Рочестерского собора (около 1077 года), построенного в маленькой и бедной епархии, традиционно зависимой от соседнего Кентербери, то каждое новое сооружение было не меньше, а то и больше предыдущего, и возведенные соборы намного превосходили те, что остались в Нормандии Вильгельма. Фактически они попали в число крупнейших в западном христианском мире.

Однако больше не всегда лучше. По многим из первых англо-нормандских церквей видно, что строители и архитекторы работали на пределе своих возможностей. Возможно, новый собор епископа Уолкелина в Уинчестере и впечатляет размерами (на момент завершения он был самым длинным в Западной Европе), однако это не может скрыть дрянное качество большей части каменной кладки. Точно так же можно заметить явное улучшение качества исполнения в случае двух этапов строительства собора в Или. Для первого (до 1093 года, когда умер аббат) характерна массивность, однако постройка совершенно не впечатляет, на ней отсутствуют декоративные лепные украшения, популярные в то время в Нормандии; зато второй этап после 1100 года демонстрирует такое качество, которого не было нигде в Европе. Однако проблемы заключались не только в эстетике. Всего лишь через пять дней после освящения в 1092 году буря уронила колокольню в Старом Саруме. Еще драматичнее оказалась ситуация в Уинчестере: напоминающий пещеру новый собор рухнул в 1107 году, всего через несколько десятилетий после завершения строительства. Аналогичные события происходили в Абингдоне, Глостере, Или, Ившеме и Линкольне: везде в этих местах рухнули башни {149} .

И все же не вся архитектура и каменная кладка были настолько плохи, да и считать эту архитектуру только лишь продолжением нормандского романского стиля было бы неправильно. Английские архитекторы заимствовали идеи и приемы из Рейнской области и Северной Франции, сочетая их с местными традициями. И если в худших своих проявлениях англо-нормандская церковная архитектура была неказиста и недолговечна, то лучшие ее образчики устанавливали стандарты для всей остальной Европы. Среди самых красивых сооружений – инновационные постройки в Сент-Олбансе и Бери-Сент-Эдмундсе. Однако жемчужиной английского романского стиля по праву считается Даремский собор. Его строительство началось в 1093 году и продолжилось в следующем столетии. Из-за расположения на полуострове, образованном петлей реки Уир, собор не мог соперничать размерами с крупнейшими английскими, французскими или немецкими аналогами, но это с лихвой компенсируется искусностью исполнения.

Новый собор максимально использовал свое уникальное положение. Его длина определяется природной возвышенностью, на которой он построен. Планировка точно соответствует установленным стандартам: сооружение имеет форму креста, обращенного с запада на восток. Трансепт (поперечный неф), идущий с севера на юг, отделяет западный длинный неф от алтаря и апсиды. Моделью здесь послужил собор Святого Стефана, хотя, вероятно, опосредованно – через постройки в Сент-Олбансе и Бери-Сент-Эдмундсе. Неф и апсиду обрамляют арки, определяющие основное внутреннее пространство. Они украшены сложной лепниной – первый пример такого рода в Англии. Столь же новым было использование нервюрных сводов над восточным крылом (а также, возможно, над трансептом и нефом) – это также один из первых случаев на Британских островах (и один из самых ранних в Европе в целом). Новаторскими являются и сложные украшения на арках, колоннах и прямоугольных опорах; их можно отнести к первым (и лучшим) в своем роде {150} . Прежде всего, впечатляет гармония исполнения, и Даремский собор совершенно справедливо называют «высшим достижением нормандской романской школы в Англии» {151} .

Наряду с романским собором ярчайшим и самым долговечным вкладом нормандцев в английскую архитектуру стал замок. Будь то простой деревянный мотт и бейли [21] или реже встречающаяся (но более прочная) каменная башня, эти укрепления становились важной частью нормандизации ландшафта. В значительной степени это были функциональные сооружения: только что навязанная стране новая аристократия нуждалась в надежных убежищах. Но также они имели символическое значение: как правило, замки возводили после подчинения региона (насильственного или иного), и они par excellence [22] воплощали в себе власть короля или аристократа {152} . Когда составитель «Хроники Питерборо» (рукописи E «Англосаксонской хроники») – один из немногочисленных английских авторов, рассказывающих о правлении Вильгельма, – решил написать поэтическую эпитафию королю, он начал с тем фортификации и господства: «Он [Вильгельм] замки создавал / и несчастных сильно угнетал» {153} . О том, что это строительство было нововведением, говорит выбранное поэтом-летописцем слово – франко-нормандское заимствование castelas («замки») вместо английского burig («укрепления»). Появилось не только новое сооружение, но и новое понятие.

Хотя поздние башни англосаксонских феодалов во многом предвосхитили англо-нормандский замок, он стал принципиально новым явлением {154} . Самое известное из этих сооружений – лондонский Тауэр, где по сей день хранятся сокровища короны. Однако гораздо важнее были прозаические деревянные замки – от Эксетера до Дарема и от Кембриджа до валлийских границ. Мало кто жил дальше чем в полудне ходьбы от ближайшего из них, и, по оценкам историков, на рубеже XI–XII веков в Англии и Уэльсе насчитывалось невероятно много замков – 600 {155} . Это ярко демонстрирует влияние нормандской аристократии на захваченную территорию. Но неужели, пробудив в себе такой аппетит к завоеваниям, нормандцы остановятся на границах Англии?

В середине XI века земляк Завоевателя Роберт Гвискар громко заявил о себе в Италии. В результате нескольких смелых военных кампаний он сумел захватить большую часть юга полуострова, став олицетворением достижений нормандцев. Если верить Уильяму Мальмсберийскому, герцог Вильгельм завидовал успехам Гвискара и говорил, что было бы постыдно, если бы его превзошел в силе и мужестве человек более низкого происхождения {156} . Ревность Завоевателя была небеспочвенна. Роберт и его братья были родом из Котантена и происхождение имели довольно скромное, что не помешало им прийти к обладанию обширными владениями в Италии. Их свершения начались в конце 1030-х годов, и, возможно, они и подтолкнули Вильгельма к принятию судьбоносного решения в 1066 году, на что намекает Уильям Мальмсберийский. Основанное братьями независимое сицилийское королевство просуществовало до объединения Италии в 1860-х годах.

В начале пути Роберт играл скорее второстепенную роль в сравнении со старшими братьями, главным из которых был граф Вильгельм Железная Рука, старший из 12 сыновей Танкреда де Готвиля от двух жен. В Нормандии Танкред был аристократом местного значения, который не мог содержать многочисленных сыновей так, как те привыкли. Будучи старшим, Вильгельм прекрасно понимал, что перспективы его очень ограниченны. В Нормандском герцогстве принято было делить наследство, так что Вильгельм столкнулся с суровым выбором: жить в бедности дома или поискать счастье в далеких краях. Неудивительно, что он выбрал второе.