Особенно когда война идет долго, и страна ее проигрывает.

Мы отошли на несколько кварталов от порта, свернули на перпендикулярную улицу и остановились перед полуразрушенным зданием, у которого отсутствовало несколько верхних этажей.

Здание смотрело на нас выбитыми окнами.

— Во времена моего прошлого посещения здесь была гостиница, — сказал Женя.

Теперь здесь могли останавливаться разве что самые непритязательные сквоттеры, которые не смогли найти себе место получше.

Я промолчал. Такое случается даже без поправки на войну.

— Теперь придется искать другую, — сказал он.

Похоже, что в Европе он чувствовал себя, как рыба в воде, а здесь, оказавшись на неизвестной и потенциально враждебной территории, сразу, что называется, «поплыл». Он не был человеком действия, и я задавал себе вопрос, как же его удалось затащить в ту авантюру, по итогам которой он был вынужден работать на Ван Хенга.

Чуть дальше по улице был открытый бар, и я предложил зайти в него, чтобы согреться от холодного промозглого воздуха и навести справки.

В баре было немноголюдно.

За стойкой стояла немолодая женщина-бармен, в зале сидели в основном люди преклонного возраста. Тут была компания из четырёх стариков, играющих в карты, компания из двух стариков, о чем-то степенно беседующих, и еще несколько стариков, сидевших отдельно друг от друга. В баре было темно, видимо, из-за ограничений, наложенных не потребление энергии. А может быть, она просто была слишком дорогой. Здесь было тепло и немного душно, видимо, потому что вентиляцию тоже выключили из экономии.

Мы подошли к стойке бара, и я обратил внимание, что витрина за спиной бармена, обычно полная разнообразных бутылок с цветными этикетками, абсолютно пуста.

«Кто о чем, а поручик об алкоголе».

Барменша смерила нас весьма неодобрительным взглядом.

— Есть только пиво и бурбон, — сказала она по-французски.

— Бурбон, — сказал Женя и посмотрел на меня. Я кивнул. — Два бурбона.

— Десять долларов, — сказала барменша. — Деньги вперед.

Женя достал из кармана бумажник, выложил на стол банкноту достоинством в десять канадских долларов, и та моментально исчезла в ловкой руке разливальщицы.

Женщина поставила перед нами два широких стакана, налила в каждый буквально на два пальца коричневой жидкости из бутылки с отсутствующей этикеткой. Мне даже не пришлось специально принюхиваться, чтобы определить, что этот «бурбон» был обычной сивухой и гнали ее, скорее всего, в соседнем сарае.

На вкус это тоже была та еще гадость, но по организму сразу же стало разливаться тепло, и я решил, что и такой «бурбон» имеет право на жизнь.

— Не посоветуете какую-нибудь приличную гостиницу неподалеку? — спросил Женя.

— Нет.

— А так? — спросил он, выкладывая на дерево стойки еще одну банкноту того же номинала.

— Сам найдешь, — сказала барменша и отправилась в другой конец стойки.

— Знаменитое канадское гостеприимство, — пробормотал Женя.

Тлен, безысходность и недружелюбие местных жителей. Еще полгода назад я принял бы эту атмосферу на ура, ибо и сам испытывал нечто похожее, но теперь, когда передо мной появилась достойная цель и возможность, пусть и призрачная, этой цели достигнуть, я жаждал действия.

Мы взяли свой порции бурбона и сели за столик, чтобы в тишине и спокойствии обсудить наши дальнейшие действия.

— Прошлый раз тут было повеселее, — сказал Женя. — Не в этом баре, а вообще в городе.

— Кризисы имеют обыкновение усугубляться, — сказал я.

— Но какого черта? Мы-то тут причем? Почему она даже рукой в сторону гостиницы махнуть не могла?

— Ее тоже можно понять, — сказал я. — Вокруг война, разруха и дефицит мужчин, а тут в бар заходят двое молодых людей вполне активного возраста и интересуются адресом приличного отеля, а не ближайшего призывного пункта.

— Мы же иностранцы, — сказал Женя.

— И почему это нас как-то оправдывает?

С таким отношением местных понятно, почему империя и Ван Хенг не могут посылать сюда в качестве агентов своих симбов. Если аборигены по отношению к нам настроены просто не особенно дружелюбно, любых азиатов они будут вообще на куски рвать.

И если я и утрирую, то совсем чуть-чуть.

Один из стариков поднялся со своего места и, надсадно кряхтя, подвинул свой стул к нашему столику.

— Меня зовут Клод, — сообщил он. — А вас как зовут, молодые люди?