Злые слезы застилали взор, мешали дышать. Приглушенные всхлипы вырывались из груди, царапая гортань, пока я петляла по безлюдным улочкам и задворкам, все дальше углубляясь в чернильный лабиринт Венеции. Звуки города — плеск волн в каналах, скрип уключин гондол, обрывки музыки и смеха, доносившиеся из освещенных окон — словно таяли, блекли, отступали на второй план, уступая место моему оглушительному, всепоглощающему отчаянию.

Мысли беспорядочно метались, путаясь, цепляясь друг за друга. Стоило на миг зажмуриться — и перед глазами вставало перекошенное лицо Марко. Дьявольский блеск янтарных глаз, хищный оскал влажных губ… И мой собственный судорожный всхлип, беспомощное трепыхание в стальных объятиях. Лучше бы сразу провалиться сквозь землю, сгинуть, исчезнуть — лишь бы никогда больше не видеть этого. Не знать, что где-то там, за стенами палаццо, смеются надо мной, осуждают, припоминают мельчайшие детали постыдной сцены…

Внезапно нога подвернулась на выщербленных ступенях моста, и я с резко рухнула на колени. Вскрикнула, обхватила себя за плечи, сотрясаясь в беззвучных рыданиях. Венеция смеялась надо мной — ее причудливые тени корчили рожи из подворотен, извивы каналов насмешливо поблескивали, шепот ветра в кронах отдавал едкой издевкой. Мир сузился до размеров булавочной головки, утратил краски и формы. Существовали лишь боль, стыд и бесконечное, непереносимое «за что»?

Не знаю, сколько я так просидела, свернувшись в комок на холодном камне. В какой-то момент слезы иссякли, дрожь унялась. Из оцепенения вывел далекий крик чайки и плеск весла, донесшийся с Гранд-канала.

Обессиленная, сломленная, я устало привалилась к перилам моста. Открывающийся вид на Гранд-канал, еще недавно казавшийся таким сказочным, сейчас вызывал лишь приступ тошноты. Ну их к черту, эти пряничные палаццо, мерцающие в свете луны воды, гондолы с влюбленными парочками! Сплошная мишура, за которой скрываются грязь, похоть и продажность.

Тяжело дыша, я огляделась по сторонам, пытаясь понять, куда же меня занесло. Так, кажется, это Сан-Марко, самый центр. Вот и Часовая башня, и колонна со статуей крылатого льва. До палаццо Контарини рукой подать. Вот только возвращаться туда прямо сейчас…

При одной мысли об этом меня передернуло от омерзения. Нет уж, увольте! Не хочу даже видеть стены этого проклятого дома. Лучше уж переночевать где-нибудь в гостинице, а поутру со свежей головой решить, как быть дальше.

Хотя, похоже, выбора у меня особо и нет. События сегодняшнего вечера напрочь вытеснили из головы мысли о наследстве, но теперь они вернулись с удвоенной силой. Ведь завещание тетушки — это ключ к моей свободе. Пока я владею борделем, пока не избавилась от него любой ценой, Марко будет висеть надо мной дамокловым мечом. Сможет шантажировать, принуждать, измываться как ему заблагорассудится.

В голове начал понемногу оформляться план действий. Пока еще смутный, туманный — но с каждой минутой он обрастал подробностями, кристаллизовался, становился все более реальным. Я не могла позволить себе сидеть сложа руки, упиваться жалостью к себе. Слишком многое стояло на кону. Честь семьи, мое доброе имя, будущее, которое представлялось теперь таким зыбким и непрочным…

Я с трудом поднялась на негнущиеся ноги. Нащупала в ридикюле носовой платок, утерла мокрые щеки. Ну все, баста. Никаких больше слез и истерик. Невзгоды закаляют, а не ломают. Так отец говорил — и был чертовски прав.

Расправив плечи и гордо задрав подбородок, я решительно зацокала прочь от моста. Решила пройдусь, проветрю голову. Здесь, в лабиринтах улочек и набережных, можно бродить до рассвета. Венеция — город для одиноких мечтателей. Для тех, кому нужно укрыться от любопытных глаз, зализать раны, собраться с силами.

Вот и я брела наугад, куда глаза глядят. Вдоль припортовых ночлежек, трактирчиков, лавочек. Обходила шумные компании, гогочущих матросов, подозрительных оборванцев. Меня вели вперед тусклый свет редких фонарей и плеск воды. Несколько раз приходилось шарахаться в подворотни, избегая чересчур приставучих кавалеров. Но страха, как ни странно, не было. Лишь тупая, ноющая боль где-то под сердцем. И твердая решимость все исправить.

Так я и кружила по безлюдным закоулкам, пока небо на востоке не посерело. Усталость брала свое — ноги гудели, обмякшее тело клонилось к земле. Кажется, я совсем стерла ноги в кровь.

Наконец впереди забрезжил знакомый силуэт — громада палаццо Контарини. В окнах не теплилось ни огонька, дом казался погруженным в сон. Ни души не видно было во дворе и в саду, лишь шелестели на ветру кроны вязов да плескалась вода в фонтане.

Я решительно толкнула массивную дверь парадного входа и, не дав глазам привыкнуть к темноте, шагнула в непроглядный мрак вестибюля. Но не успела сделать и пары шагов, как с размаху впечаталась в до боли знакомую твердую грудь — на пороге, преграждая мне путь, стоял не кто иной, как Марко.

Глава 20

Марко

Любовь. Чертова, безумная, неодолимая. Любовь к женщине, которая меня ненавидит. К женщине, которую сам же столкнул в грязь, безжалостно и подло. Господи, за что? Почему я не могу быть с ней так, как мечтаю — нежно, бережно, трепетно? Неужели я настолько испорчен, настолько не способен на настоящее чувство?

Тяжело вздохнув, я с трудом поднялся на ноги. Тело казалось налитым свинцом, суставы ныли. Надо возвращаться. Хватит жалеть себя, упиваться своей виной. Элизабет наверняка уже дома — зализывает раны, проклинает меня на чем свет стоит. И я должен… Что? Извиниться? Вымаливать прощение? Смешно, ей-богу. Можно подумать, этого будет достаточно.