— И откуда же к нам такое сокровище? — усмехнулся Болотников. — Тут только что говорили о недостатке некромантов на просторах нашей губернии, и глянь — некромант тут как тут. Как от переписи скрылся? — спросил у парня.

Парень молчал, смотрел то на старшего Соколовского, то на нас с Иваном Алексеевичем.

— Ты, любезный, если будешь молчать, то только ещё больше наскребёшь на свой хребет, — сказал ему Соколовский. — Сколько на нём жертв?

— Пятеро в Александровском, и на тракте ещё, и… — начал было Пантелеев, но парень по имени Савелий дёрнулся и взвыл.

— Неправда это! Это всё Ерёма, я не при чём! Я только пугать, мне дед убивцем быть строго-настрого запретил! А Ерёма не верил, что можно узнать, как убили-то, и не скрыть, если мёртвого-то нашли! Дед сказал ему, и повторял не раз, но он сам не может, и другим не верит! А Лука его слушает, не меня, я меньшой, мне, говорят, ещё до воли и до своей жизни семь вёрст, да всё лесом!

— Давай-ка сначала. Семён Игнатьич, сядь, не мельтеши головой своей побитой. Смертушка, сядь тоже, ведь еле на ногах стоишь, и туда же. А голубчик наш если снова попробует утечь… — Болотников грозно глянул на задержанного некроманта.

— Не попробует, — усмехнулся Иван Алексеевич и легко сотворил руками какую-то штуку, которая мягко легла на плечи парню, тот только глаза выпучил, ничего больше не смог.

— Он говорить-то будет? — поднял бровь Севостьян Михайлович.

— Куда денется, — ответил Куницын. — Язык ему узлом никто не завязывал, пускай даже не прикидывается. Говори, парень, там и поглядим, что с тобой делать.

— Звать как? — спросил Болотников.

— Савелий, сын Григорьев, из Серовых, — ответил парень.

— А я — статский советник Болотников, глава здешней магической управы. И желаю знать, чего ради ты у меня то на одном тракте озоровал, то на другом, а потом ещё и погост поднял.

— Братья озоровали, не я, — продолжал отпираться Савелий Серов.

— Погост, очевидно, тоже братья подняли, предварительно сняв с твоей шеи амулет, — подхватил Миша. — И это последнее я своими глазами видел.

— Ну я думал — пускай выйдут, дадут нам сбежать, а потом я их того, назад. Братья ж против толпы колдунов никто, даже если с дедовыми артефактами! Я им сказал, что в крепости колдун завёлся, и неча на него нарываться, но я ж меньшой и не знаю ничего. А они дурные, но братья же, родная же кровь, куда я без них! Я ж не знал, что меня скрутят и назад не пустят! Ты ж и скрутил!

— Что ж мне оставалось делать? На меня прёт нежить, у меня тут рядом люди, и если бы не своевременная подмога — там бы все и остались. Потому говори всё, как есть. Кто таков, откуда, кто тебя учил и чему, и почему так плохо выучил.

— Чего плохо-то? Хорошо! В тайге жить в сам-раз!

— Вот сидел бы ты в тайге, носа не высовывал наружу, пакостей не творил, так мог бы до скончания века там жить и ни с кем из нас не встретиться. А теперь уже — извиняй, обратной дороги нет, назад вернуться не выйдет, — качал головой Болотников. — Рассказывай всё, от начала до самого вот этого момента.

Некромант Савелий снова вздохнул.

— Откуда родом? — строго спросил Пантелеев.

— Верхоленские мы, — пожал плечами Савелий. — От села по тайге день пути с додатком.

Куницын переглянулся с Соколовским-старшим, Болотников понимающе усмехнулся, Миша тоже. Я не была в тех краях ни дома, ни здесь, но как я понимаю, глушь изрядная. И захочешь — не найдёшь, если местные не помогут, какая там перепись!

— И чем живут в таких местах? — поинтересовался Болотников.

— Что тайга даст, тем и живут, — ответил Савелий. — Охота, рыбалка, грибы, ягоды. Дед колдун, бабка тоже чутка умела, но дед — убить, и ему дела не было, косолапый это, солдат с ружьём или кто дохлый поднялся по весне, всем доставалось. А бабка наоборот — над раной пошептать, чтоб кровушку унять, отогреть, если зима и замёрз до синевы, пошептать на ветер, солнце и дождь. Сын у них выжил один, батька наш, остальных господь младенцами прибрал, и батька-то никаким колдуном и не был. Ничего не мог — ни про живых, ни про мёртвых, ни как дед, ни как бабка. И мамка такая же была, батька её из села привёз. Ерёма родился обычный, Лука обычный, а я вот такой, и мамка, сказывали, долго мной разродиться не могла, хоть ей бабка и помогала, а как смогла, то на меня разок всего взглянула, да и отошла. Батька после того тоже недолго протянул, жизнь ему без неё была не мила, ушёл на охоту и не вернулся, то есть вернул его дед, неживого уже, подле мамки на пригорке и закопали. А мне дед крест нательный заговорил, сказал — не снимать никогда, потому как беда случится. Вот она и случилась, надо было деда слушать.

— А что с дедом сталось? — спросил Иван Алексеевич.

— Да что со всеми, то и с ним. Уж год, как нет его, а бабка и того раньше ушла, — вздохнул парень. — Тогда Ерёма и заладил — надо жить ближе к людям, деньги добывать. Вот и двинули из дома. А что, деньги-то просто так не дают. Это у себя мы могли зайцами да косулями пробиваться, грибами да ягодами, ещё шкуры в село возили да продавали, мал-мала деньги и водились, да много ли среди тайги надо? А среди людей надо ох, как много, но все мы ж не просто так, и следы читаем, и белку в глаз бьём, как положено, и на косолапого выходить случалось. Я-то ладно, я колдун, могу его взглядом одним одолеть, а братья и с рогатиной умеют, и с ружьём. Меня дед тоже выучил, но взглядом-то проще. Такие люди нужны. Мы молчали о том, что я колдун, дед болтать лишку не велел, сказал — житья не дадут. И верно, лучше было сидеть и носа не казать, а ещё лучше и вовсе в тайге остаться.

— И что же, чем промышляли? — продолжал допрос Болотников.

— Нанимались в охрану, обозы сторожить. Охотились, стреляли волков по прошлой зиме, а ближе к весне шальной косолапый из лесу вышел, так и его пришлось уработать, большой был, зараза, втроём едва с ним сладили, и то мне пришлось чутка поколдовать. Так и жили.

— А в революцию-то зачем подались? — сощурился Болотников.

— Да какая к бесам революция, — отмахнулся Савелий. — Ерёме денег дали хорошо, и ещё больше посулили, если поможем Миньке Чурину брата вызволить из Александровского централа. Про брата всё понятно, брат — это брат, кровь есть кровь. И дела у Миньки шли неплохо, мог заплатить, деньги водились. Вот Ерёма и ввязался. А опосля оказалось, что нужно не просто брата освободить, а ещё и запасец ему сделать, чтоб в тайге-то концы с голоду не отдал, и поначалу мы только людишек на тракте пугали. Пугать-то дело нехитрое, я пугал, Лука с Ерёмой обносили. Вроде и не дело, но ведь обещались уже, а дед крепко нам в головы вбил, что дал слово — исполняй, не станешь — мало не покажется. Вот и исполняли, и они, и я. А когда до централа дело дошло, тут я уже упёрся — убивцем не стану. Тут Ерёма и сказал, что сам справится, подхватил дедовы камни, что умеют взять жизнь, и пошёл, меня просил только довести его до места через потустороннее. И поклялся, что ни о чём больше не попросит, отпустит меня обратно на нашу заимку. Я думал — вернусь, буду там жить, как дед жил, да и всё. Но обернулось-то оно иначе. Довёл я Ерёму, он убить — убил, но внутрь не пробрался. Просил-умолял один раз сходить внутрь да вывести человека, чтоб не вышло так, что убил-то зазря. Ну сходил я, да сам чуть не попался, вот ему, — и кивает на Мишу. — Еле ушёл.