— Где надо, там Варфоломей и есть. А я пришла с тобой поговорить да спросить, чего ты сюда ходишь, будто тебе здесь чем мазано.

— Мой дом, хочу и хожу.

— Уже не твой, нужно было лучше смотреть, с кем пьёшь. У них хоть тени-то были?

— Да не было, — он поскрёб затылок пятернёй. — Только я уж опосля это понял. Когда поздно стало.

— Вот, поздно стало. И сюда ходить тебе тоже уже поздно. Чем тебе Варфоломей не угодил? Не дал сжечь твой дом, а соседи хотели, живёт тут, подновляет, приглядывает.

— А чего он? Моё.

— Твоё теперь царствие небесное, и то — если шляться перестанешь и добрым людям голову морочить.

— Не пущают в царствие небесное, говорят — приведи сначала Варфоломея.

— Врёшь! Не могут такого говорить.

— Вру. Нет мне покоя. Не могу я туда добраться. Тянет сюда.

— Что тянет-то? Глядишь, мы сделаем, чтоб не тянуло.

— Так крестик мой тут меж щелей упал в ту ночь. Он и тянет. Мне сказали снять, я и послушался. Но в пальцах не удержал, уронил, он и утёк.

О! Горячо.

— Так найдём, и на могилку тебе унесём. Варфоломей принесёт. Он мужик хороший, сделает, как надо. И за упокой отслужат. А ты скажи, коли знаешь, вот что: отчего собутыльнички-то твои сразу не утекли, а до утра дожидались?

— Так спробовали, и не вышло, пока Клавдия двери не открыла. Сказали — стены дома моего им всё равно что преграда неодолимая, больно хорошо поставил, с молитвой да приговором. А в раскрытую дверь уже и утекли.

Значит, и так бывает, нужно запомнить.

— Вот и тебе теперь дорожка — за ними следом. Дверь откроем, так и быть.

— Да мне без разницы, я ж тут хозяин, дом меня помнит и пускает. Каждое брёвнышко, каждая доска, каждая половица, каждый камень в печи. Своими ж руками сделано.

— Отворотим, значит, — можно поставить на некоторое время некромантскую защиту на периметр и поглядеть, выйдет или нет. И сможет ли внутри такой защиты жить Варфоломей, который вовсе не некромант.

— А ты кто, что говоришь так гладко? И держишь, больно держишь!

— Держу. А ты обещай, что если крестик твой найдём и принесем, то забудешь сюда дорогу.

Он засопел.

— Что, и в дом к себе не войти более? Ты вообще кто тут таков, раскомандовался?

Подошёл ближе, да как разинет свой рот!

— Баба! Гляньте, люди добрые, баба! В штанах! И держит, не пущает! А-а-а-а!

Он рванулся из пут, но я держала крепко. И кто ж знает, что бы было, но тут распахнулась дверь, и снаружи ломанулись с фонарями какие-то люди, а первой — Матрёна Савельевна.

— Вот они тут, все тут, если живы ещё, спасайте, православные!

Я от неожиданности ослабила хватку, и Петруха тут же был таков. Что ж, если эта неуёмная баба нам тут всё испортила, я сейчас её укушу.

— Вас, Матрёна Савельевна, кто сюда звал? — я встала перед ней и спросила ласково.

Она как на стену налетела, встала с таким же разинутым ртом, как Петруха перед тем.

— Так ты жива, что ль? — оглядела меня с ног до головы и обратно. — А я-то подумала, раз вы ушли и молчите, то всё, того, прибрали вас всех троих, а если Василия приберут, кто мне будет внучек поднимать, и Аринка моя на кого останется? Он же заладил, как скаженный, пойду, мол, и всё. А я ему — нечего, без тебя справятся. А он упёрся. И пошёл. И все вы пошли, и не выходите, и тихо внутри. Вот я и пошла до батюшки, а потом и на станцию, и по соседям, а то мало ли, как оно!

Если сначала она говорила бодрым и уверенным голосом, то потом постепенно сдавала позиции, и завершила уже тихо-тихо, еле слышно. И ещё отступала к дверям всем своим телом, особенно после того, как Зимин поднялся с лавки.

— Матрёна Савельевна, когда ж вы научитесь слушать то, что вам говорят, — вздохнул он. — Наверное, никогда, но хочется же верить в чудо? — оглядел он с усмешкой нас с Варфоломеем.

— Кто тут говорит о чуде?

Следом за Матрёной на сцену выступил, очевидно, местный батюшка. Ну да, он же тоже принимал участие в неудачных попытках изгнания Петрухи.

Был он молод, лет тридцати с чем-то, высок и худощав. Но двигался плавно и мягко, как танцор, боец или… тренированный маг. Я слышала, что зовут его отец Павел.

Мы все поклонились, и заговорил Варфоломей.

— Мы ж, отче, сделали, как вы сказали, с магом-то договорились. И маг-то ловко Петруху нашего за ногу схватил и всё выспросил, и если б не Матрёна наша Савельевна полоумная, так и вовсе бы изгнали супостата.

— Чего это я тебе, Варфоломей, стала полоумная? Как на пироги-то забежать, так годная, а как помощь вам привести, так сразу полоумная? — Матрёна почти что под потолок взвилась.