— Где это вы пропадали всю ночь? — Лукерья по обыкновению хмурилась.

— В хорошем месте, — просияла улыбкой я, сегодня мне было всё равно, что обо мне думают, и я была готова любить весь мир.

— Слухи ж пойдут, — она рассматривала меня с каким-то болезненным, как мне показалось, любопытством.

— А не болтайте, ни вы, ни Надежда, и никуда они не пойдут. Я ж на рассвете в калитку не стучусь, чтоб пустили, и всю улицу этим делом не веселю, — отмахнулась я. — Кто знает, тот знает, а остальным и дела нет.

Та только вздохнула, очевидно, считала, что дело есть всем до всего. Но спросила:

— Завтрак-то подать?

— Арро свари, — согласилась я. — А вообще Болотников обещал накормить, у него всегда вкусно.

— Ну если он, тогда да, — согласилась Лукерья.

Я же быстро переоделась и вообще привела себя в порядок — как-никак, иду к начальству. И как раз допивала свой кофе, когда появился Соколовский — красивый, элегантный, с тростью.

— Добро утро, Лукерья, — кивнул он хозяйке, а потом взглянул на меня, улыбка шире нашей кухни. — Готовы ли вы следовать к начальству, Ольга Дмитриевна?

— Благодарю вас, готова, — сама, наверное, сияю, как чистый-чистый самовар.

— Тогда отправляемся, — важно сказал он.

У Болотникова и впрямь оказалось любопытно. За чайным столом восседала госпожа Фань-Фань, сегодня в европейском платье. А напротив неё… ещё одна дама в европейском платье.

Невысокая, круглолицая, темноволосая. Я не могла сказать, сколько ей лет. Никаких признаков старости, но — вот прямо видно, что уже не юная, какой представляется Фань-Фань.

— Вот, госпожа Аюна, представляю вам наших некромантов, вступивших в бой с демоном и не пожалевших живота своего, — сказал Болотников с лёгкой усмешкой.

Госпожа Аюна улыбнулась и кивнула.

— Приветствую вас, и рада знакомству, — затем осмотрела нас обоих внимательно и остановилась взглядом на Соколовском. — Кажется, я была знакома с вашим предком.

Он смотрел с изумлённой улыбкой.

— Мой предок — это сто лет назад?

— Да, Северин де Роган. Есть у вас что-то общее, хоть он был и совершенно другой масти, — и обернулась ко мне. — А вас я не знаю совсем, но тоже вижу что-то знакомое, неуловимое.

— Ольга Дмитриевна очень издалека, — сказал Соколовский.

— Вероятно, — кивнула госпожа Аюна. — Но будьте добры, расскажите о вашей встрече с дурной лисицей.

— Непременно, — кивнул Соколовский. — А вы? Кто вы и откуда, прекрасная госпожа?

— Я живу в Поворотнице… почти всегда, — улыбнулась она. — А семейство моё разбежалось по свету. Но считаю своим долгом приглядывать за ближними территориями, и раз здесь завелось что-то непотребное, то это надобно пресечь.

Мне очень хотелось посмотреть на госпожу Аюну из теней, прямо ладони зачесались. Терпение, только терпение.

По знаку Болотникова нам принесли чаю и блинов — тонких, кружевных, и к ним топлёного масла, сметаны, малинового варенья. И Соколовский взялся рассказывать.

С начала — то есть, с известия о непонятных телах, которые не допросить некроманту. С тревог Пантелеева — кстати, любопытно, почему его не позвали сегодня. Наверное, потому что наговорил лишку вчера? Или ещё позовут? Потом — о своём путешествии в Москву, и о консультациях с тамошними некромантами, и не только некромантами, и о Бельском.

— Значит, Бельский хотел стребовать с лисицы желание, — медленно произнесла госпожа Аюна. — Любопытно, чего же он хотел.

А тут мне было, о чём рассказать, и я рассказала. О том, как он рисовал ловушку, и призывал лисицу, и та лисица явилась, но вместо меня выбрала его.

— А у вас, Ольга, что с ней вышло? — и вот уже чёрные глаза смотрят прямо на меня, побуждая рассказывать.

И я рассказываю — о сражении на улице, о своей немощи, о том, как Бельский заявился ко мне на службу. И о нашей с ним встрече на маскараде.

— Сейчас с вами всё в порядке, — говорит мне госпожа Аюна. — А на вас бы взглянуть, — смотрит на Соколовского. — Заживление идёт своим чередом, но ведь можно и ускорить?

Да он и так, подумалось мне, сегодня прыгает и скачет, особенно если сравнить со вчерашним днём, когда лежал в кресле тряпочкой! Очень пафосной тряпочкой, но лежал ведь! И почти всё совещание молчал, а ведь мог кого-нибудь подкусывать, того же Пантелеева, или Черемисина.

Он улыбается госпоже Аюне, но тут в гостиную вбегает парень из дворни Болотникова.