Я послушалась — было интересно, что он скажет или же сделает.

— Держи, — вложила свою ладонь — в его.

— Я, Михал Себастьян Соколовский, обещаю снять с себя все иные обязательства и взять тебя, Ольгу Филиппову, в жёны, — и добавил силы, и серебристые искры окутали лёгким облачком наши сомкнутые ладони.

Я хотела ответить, но он не дал, накрыл мои губы второй ладонью.

— Не говори сейчас ничего, Лёля. Ты свободна, в отличие от меня, ты вольна распорядиться собой, как захочешь.

— Кажется, я… распорядилась. Не хочу никого другого, кроме тебя, и никак более распоряжаться тоже не хочу.

Дотянулась и поцеловала его, сама. Вот так.

И мгновенно оказалась у него на коленях — магией помог себе, что ли? Сидел же, еле шевелился. А тут — прямо выздоровел, да?

Впрочем, я ж разве против? Потому что мне стало так хорошо, и так радостно, как не было давненько уже, а может быть, и вовсе никогда. Мы целовались, как юные студенты, которые долго ходили друг вокруг друга и наконец дорвались, как герои какой-то древней легенды, как персонажи любовного кино, как… Как мы и только мы.

А потом ведь ещё и добрались в один короткий теневой шаг до его, как я поняла, личных покоев.

— Что там было про рану, на которой нужно сменить повязку? — спрашиваю, а пальцы-то развязывают тот самый хитрый узел на платке.

— Что-то было, верно. Потом подумаем. Сейчас есть дела поважнее.

— Это какие же? — поднимаю бровь.

— Кажется, самая прекрасная женщина на свете неожиданно пришла ко мне, и ей совершенно необходимы любовь и ласка. А ещё поддержка и защита, и восхищение, и восхваление.

— Пришла и останусь, — киваю.

Держу его за руку, любуюсь.

Алексей заглядывает, когда мы как раз держимся за ручки.

— Ольга Дмитриевна, как вам удалось уложить его? Упрямый же, как баран!

— Как-то удалось, — улыбаюсь я.

— Вот и славно, тогда я сейчас принесу зелье от Василь Васильича, и перевяжемся.

Он и впрямь приносит зелье, и чистое полотно, и меняет повязку — и очевидно, делает это не в первый раз, потому что ловко и умело. Наверное, если жить в доме Соколовского, и не такому выучишься?

А потом он уходит и прощается до завтра. А Соколовский вновь берёт меня за руку и целует пальцы.

— Но… тебе не станет хуже? — интересуюсь я на всякий случай.

— Только лучше, обещаю. Мы будем осторожны и трепетны, и изысканно нежны. Сегодня. А завтра — посмотрим. Как нам захочется.

— Будет и завтра? — смеюсь?

— Будет и послезавтра, и ещё потом, и всегда.

— Вот и отлично, — успеваю сказать, прежде чем упасть в поцелуй.

29. По заслугам расчёт

Вызов Болотникова застал нас обоих в постели.

Накануне мы уснули очень не сразу, потому что столько всего накопилось, и сказать, и сделать, и коснуться, и обнять, и дотронуться, и шептать на ухо разные глупости, которые ни за что не повторишь при свете дня и громко. И утром тоже совершенно не торопились вставать — потому что воскресенье и куда торопиться?

Мы отгородились от мира всякими-разными заклятьями, и ничего не слышали о том, что там делал в доме Алексей и что творилось снаружи. И даже то, что сквозь не замёрзшие окна в щель между портьерами заглянуло февральское солнце, не заставило нас подняться с постели.

И в этом благолепии — вызов Болотникова.

— Лёля, можешь дотянуться до сюртука, он на стуле?

Да, мне в тот момент, гм, это было удобнее. Я и дотянулась. И чуть отодвинулась, чтобы ни при каких обстоятельствах не попасть в передаваемое изображение. Впрочем, была изловлена свободной рукой и прижата к телу.

— Доброго тебе утречка, смертушка. Вижу, жив и благостен, вот и славно. Собирай свои кости да приходи обедать. А если Ольгу Дмитриевну по дороге найдёшь и приведёшь, так тем и лучше. Очень уж познавательная у нас тут беседа.

Вот так, можно сказать — прямой приказ начальства. Значит, будем вставать и собираться.

— Я схожу домой и переоденусь, — сказала я ему.

— Конечно, — кивнул он. — Я загляну, и отправимся.

— Ты можешь? Заглядывать, отправляться?

— Я сегодня всё могу, — улыбался он, но я видела — движения ещё скованные.

Ну да, если тебя подрали, то нужно восстанавливаться.

Мы поцеловались, и я отправилась к себе, едва ли не напевая.

Дома моему явлению изумились.