Слова матери всколыхнули в Ингрид сокровенные чувства, которые она испытала в горах к чужому человеку, мужчине. Но признаваться в этом ни себе, ни матери она не хотела.

— Тебе нужно немедленно прекратить бродить по лесам и больше времени проводить с женщинами! Твоё полотно не доткано, а все уже по второму заканчивают.

— Кому нужно это полотно, мама?! У нас полно полотна!

— Ингрид, — устало вздохнула мать, потирая лоб, — пойми, в этих сражениях и на охотах ты ничего не дождёшься: ты не добьёшься отеческой любви.

Ингрид подняла уязвлённый взгляд на мать.

— Но и ты, сидя у очага, не больно-то её добилась.

Глаза Сигги заулыбались, но лицо оставалось сдержанным.

— Ты что, снова в бремени, мама?

Сигги кивнула, протягивая дочери мокрую тряпицу. Ингрид, нахохлившись, принялась отирать лицо и шею.

— Где же твой отец?

— Наверное, возится с мёртвым троллем, — буркнула Ингрид.

— Вы убили тролля?! — удивилась Сигги, подав дочери платье. — Не к добру это...

В зале послышались тяжёлые шаги. Ингрид узнала отца.

— Жена, — позвал Ингвар из-за занавеси. — Ты там?

— Мы здесь, милый, — ответила Сигги и подалась к мужу.

Глаза её наполнились нежностью при виде Ингвара, и она не могла больше издать ни звука стиснутым от любви горлом. Ван положил ладонь на её живот и легонько поцеловал её в лоб.

— Ингвар! — раздался громкий голос с порога, прерывая редкую ласку отца, обращённую к матери.

— Лютый! Ты вернулся?! — Отец улыбнулся в усы и вышел навстречу гостю.

— Да, галинорец приехал ещё вчера, — ответила мать, и счастье на её лице сменилось неприязнью.

Отец сошёлся в объятиях с крепким высокорослым воином, пышная чёрная борода которого была заплетена в две косы. Они уселись за стол в большом зале.

— Проклятье, Ингвар! Известия о несчастье полстраны всколыхнули, — сказал галинорец. — Как узнал, я сразу заспешил домой.

Мать потянула Ингрид к очагу.

— Торвальда больше нет, но дочь твоя жива! — вновь донеслись до Ингрид обрывки фраз Лютого. — Ты справишься с потерями!

Мать сунула в руки Ингрид кружки с хмельным мёдом и блюдо с запечённым мясом, повелев подать отцу.

— Здравствуй, Ри! — шумно вздохнул Лютый, раздув ноздри, и оглядел Ингрид с ног до головы.

Встретив его насмешливый взгляд, она задрожала и опустила глаза, сглотнув. «Лучше я пойду на алтарь к богам, чем попрошусь к нему в воины».

Лютый вызывал у неё бешеный страх. Он пришёл к ним в дом несколько лет назад: огромный, меднокожий и испещрённый шрамами. Он искал убежища от набульского царя и не знал ни слова по-рисски. А теперь сделался отцу самым близким соратником, взял в жёны дочь вана Колбьорна и слыл лучшим воином Нордхейма.

— Здравствуй, Лютый, — тихо ответила она на приветствие, поставила на стол блюда и спешно попятилась к матери.

Сев на скамью возле горящей чаши, Ингрид прислушалась к разговору.

— Как прошла ваша охота? — спросил отец у соратника.

— Десять варгов, — ответил Лютый. — Но ни одной шкуры не привёз. Спешил к тебе.

— А мы убили тролля, — довольно произнёс отец. — И теперь мне нужна большая жертва, чтобы умилостивить богов.

— Воин? — кивнул воевода.

Ингвар помолчал, а затем рассмеялся.

— Нет, друг, боги слишком многих призвали в эту зиму! Нет...

Ласково проведя по шерсти, пальцы потрепали гриву. Длинный нож блеснул в свете факелов и вошёл в беззащитное горло, рассекая жилы и вены. Лошадиная кровь полилась на каменный алтарь. Ван Ингвар не выпускал головы коня и сердечно говорил с ним до самого конца, пока тот не затих. Ван наполнил кувшин жертвенной кровью и подал его соратникам.

Тошнота, подступившая к горлу, заставила Ингрид отвернуться. Она знала, как отец холил этого коня, и не могла поверить, что он решился отдать богам своего любимца.

Ингрид протиснулась сквозь толпу и, очутившись на краю двора, увидела черностволые дубы, что росли у крепостной стены. Самый толстый, которому было лет двести, посадил давний предок, Верховный ван Эйрик, в честь рождения сына. Другой дуб, что был заметно поменьше, посадил уже его внук, Верховный ван Эйнар, в честь рождения своего сына Ингвара. Ингвар тоже посадил дуб, но от него остался теперь только пенёк. Семь лет молодой дубок рос в земле, а потом первенец Ингвара умер — и дерево было срублено.