Шрифт:
— Если сердце есть и если они правда Йокелю не враги, смолчат. Понимать ещё должны, что мир без жертвы не спасти! Отпустим их, и всем конец, и им тоже, да ещё и похуже, чем в петле. Лучше уж так.
— Так если матушка-то ваша виновата, я, поди, доброе дело сделаю, если расскажу? Мир спасу, во. А то вдруг из-за матушки вашей все старания прахом пойдут.
— Прошу, умоляю, хочешь, на колени встану? Сам понимаешь, не грех это!..
— Йерн!..
— Не крала она, не убивала, зла никому не чинила, чтила богов!
— Йерн, умолкни, смотрят на нас!
Анги Глас Богов застыл, хмуро глядя. Указал рукой, куда вести пленников, где остановиться. Развернулся к помосту.
— Маула, ты обвиняешься в злословии! — провозгласил он. — Ты говорила, дары, принесённые Трёхрукому, служители храма берут себе, а тем, кто нуждается, отдают лишь жалкие крохи, самое дрянное. Так ты говорила, и есть кому подтвердить эти слова.
— А разве не так? — с вызовом воскликнула женщина. — Разве не так?
— Я говорил всегда: злословие и ложь, что лоза раздери-куста. Они оплетают и колют шипами, и трудно бывает очиститься от наговоров. Невинные бьются, скованные ложью, кровоточат незримые глазу раны, и болят они не меньше настоящих. А твой злой язык ранил не людей — богов! И чтобы гнев богов не коснулся нас, невинных, мы должны показать, что нам ненавистна такая ложь. Мы должны наказать тебя, Маула!
— Я не хочу! — вскричала женщина, вырываясь. — Не хочу! Разве это тяжкий грех? Все так говорили!..
— Я всё сказал, — кивнул храмовник стражам. — Начинайте.
С шеи женщины сняли верёвку с петлёй, на которой её волокли, и надели другую, закреплённую на перекладине.
— Легер!.. — надрываясь до хрипа, закричала она. — Как ты можешь молчать и смотреть, как вы все можете?.. Я раскаиваюсь, я раскаиваюсь! Этого довольно, отпустите!.. Не надо!
Клур что-то сказал, рванулся из пут, но храмовник не обернулся, будто не услышал. Он подал знак, и женщину толкнули с помоста. Двое внизу поймали её за ноги, навалились всем весом.
Крик сменился мычанием и оборвался, но отголосок его всё летел над площадью.
Люди молчали, отворачиваясь. Глядели в стороны и на мокрый камень двора, где собирались уже лужи, — куда угодно, только не на помост и не друг на друга.
Загрохотало долго и раскатисто, заглушая другие звуки.
Стражи отошли, оставив безвольное тело качаться в петле. Казалось, полуоткрытые глаза смотрят на каждого по очереди.
— Да идёшь ты? — зло и напугано воскликнул Йерн. — Иди!
Нат упал на колени, забыв, что должен притворяться и держать верёвку, опёрся ладонями на мостовую, и его вывернуло. По счастью, кроме братьев Йокеля, никто не глядел.
— Вот он, знак, что богам угодна эта жертва! — воскликнул старый храмовник, воздевая руки к грохочущему небу. — Вот знак! Теперь ты, убийца.
— Ты сам убийца! — зарычал на него Клур, дёргаясь в путах. — Боги не этого хотят! И если я прав, пусть они явят чудо и вернут мне глаза.
Старик рассмеялся ему в лицо.
— Ты всё так же слеп! На что ты надеялся?..
— Я вижу! Вот, я вижу тебя. Храм — я смотрю на храм. Люди, что стоят вон там, призываю вас в свидетели!
Толпа застыла.
— Ты лжёшь! — в ярости вскричал храмовник. — Ты слышал шум!
— Под навесом белый зверь, он хочет выйти, но ему не нравится вода. По левую руку от зверя статуи Трёхрукого, две, и одна не закончена. Это я тоже услышал? Как тебе этот знак, старый ворон?
— Значит, ты и не был слеп! Ты всё видел и смеялся над нами!
— Тогда вот что! — воскликнул Клур. — Дай мне повисеть в петле, сколько сочтёшь нужным, а потом опусти на землю. До тех пор никого не убивай. Если я встану живым, ты признаешь, что это воля богов, и дашь нам уйти, и больше никого не тронешь!
— Безумец! — вскричал храмовник. — Будет тебе петля, и ничего кроме петли! Ради такого, как ты, боги не пошевелят и пальцем!
— Дай клятву, что если я встану, ты отпустишь нас!
Они стояли друг против друга, скалясь, как разъярённые звери, и все, кто был на площади, смотрели и молчали.
— Или ты боишься, что будет так, как я говорю? — усмехнулся Клур. — Боишься давать обещание, ведь прав могу оказаться я, а не ты!
— Чего мне бояться? Я, Анги Глас Богов, отдал жизнь служению! То, что ты говоришь, насмешка над богами, и в этом участвовать я не желаю! Соглашусь, значит, признаю, что верю в безрассудство богов. Довольно слушать эти речи, в петлю его!
Клура потащили по ступеням. Он упирался, рвался из чужих рук, крича:
— Я встану, вот увидишь! Встану и заставлю тебя пожалеть!
Бежать нужно было сейчас, но Нат всё так же стоял на коленях, лицом к мостовой, и не слышал, не видел ничего вокруг. Страж тянул его и не мог поднять.
— Гляди, а ведь он правда верит, что боги ему помогут, — пробормотал Йон, глядя только на помост, где Клуру на шею уже набрасывали петлю.
— Остановитесь! — взлетел над толпой женский голос. — Как вы смеете!